Молодость с нами
Шрифт:
против белых. Мы сидели на берегу реки в окопах, противник сидел на другом берегу, тоже в окопах. Между
нами, поскольку дело было зимой и держались крепкие морозы, речка лежала подо льдом. Живем мы, говорю, в
окопах, зябнем, проклинаем белую сволочь. Совались наступать — косят нас на открытом льду из пулеметов.
Совались, конечно, и они — мы их косили из пулеметов. Иной раз вместо пулеметов выходили на снег наши
агитаторы, пытались объяснять белым солдатам положение.
к нам в политотдел дивизии граммофонные пластинки. На пластинках… что бы вы думали? Речи самого
товарища Ленина. Одна называлась: “Что такое Советская власть?”, другая — “Обращение к Красной Армии”.
Вот у нас все и задумались, как бы так сделать, чтобы и самим эти речи услыхать да и тем заречным паразитам
дать послушать? Ведь слова-то, слова — ленинские! Не могут такие не пробрать до сердца.
Бородин налил себе в бокал нарзану, выпил и продолжал:
— Туда-сюда кидаемся, что делать — не знаем. Граммофона-то нету у нас. Подумали да снарядили
кавалерийский рейд. Прошли наши конники сто восемьдесят километров по своим селам, в тылы к противнику
где-то на фланге ворвались, шестерых убитыми оставили, троих еле отходили — и что же? Граммофон добыли.
Нашли его у какого-то кулака и привезли в дивизию. Целую неделю говорящая машина ходила по окопам, по
землянкам, по избам — везде и всюду слушали наши ребята замечательные слова Ильича. Здорово получалось!
Живой Ленин, да и только! Ясно так, отчетливо. Потом, когда сами наслушались, выбрали наши политотдельцы
ночку потемнее, поспокойнее, чтобы ни ветра не было, никаких иных помех, и в жестяную трубу объявили
противнику, что будем им передавать речь товарища Ленина. Выставили граммофон на бруствер, прицелились
трубой на ту сторону и завели. На той стороне, верно, — полная тишина, тоже замерли, тоже слушают.
Бородин снова отпил глоток нарзана.
— Слушают, говорю, и ничего не слышат. Беда получилась полнейшая. Слабый граммофон. Только звук
туда долетает, за реку, а слов не разобрать. Поставили мы другую пластинку — опять то же: нам слышно, им
нет. Тогда с их стороны стали покрикивать: “Громче давай! Какого лешего вы там! Налаживайте!” А что мы
наладим? Это же не такая техника. — Бородин провел ладонью по ящику радиолы. — Горюем. Но вот один
парень… был у нас такой орел, Шурка Подковкин. Он и предложил: “Вот что, говорит, буду-ка я им все
объяснять своими словами. Только, пожалуйста, разрешите”. Ему разрешили. Он вылез на бруствер и спросил в
жестяную трубу на ту сторону: “Эй, вы, кричит, субчики! Я вам берусь в точности все разъяснять, что товарищ
Ленин говорит. Вы меня не укокаете?” — “Нет,
бруствере граммофон, встал рядом, как на митинге, и давай объяснять. “Вы что же, кричит, советской власти,
гады, не верите? Что товарищ Ленин говорит, дери вас за ногу? Пусть вам пусто будет, говорит, мы, мол, и сами
знаем, что у нас еще много недостатков в организации советской власти. Она, говорит товарищ Ленин, не
излечивает сразу от недостатков прошлого. Зато, разрази вас гром, дает полную возможность переходить к
социализму”. Ну, скажу вам, на той стороне слушали не дыхнув, не кашлянув. Стрелять, конечно, не стреляли.
В передовых окопах — кто? Офицерья не было, одни солдаты. И скажу вам, товарищи, речь Ильича в
Шуркиной передаче дошла до них полностью. Наутро восемнадцать молодцов перебежало на нашу сторону.
Вот, ребята, какая штука! Ну, теперь танцуйте!
Танцевать почему-то больше никто не захотел. Смотрели то на Бородина, то на радиолу. Первым задал
вопрос Виктор Журавлев:
— Скажите, пожалуйста, товарищ полковник, а эти речи товарища Ленина сохранились на пластинках?
— А как же! — ответил Бородин. — Конечно, сохранились!
— Вот бы послушать!
— Хочешь? — спросил Бородин. — Могу устроить.
— Еще бы не хотеть!
— Ну тогда прошу немножко обождать.
Бородин ушел в кабинет, позвонил домой матери жены, позвонил в гараж шоферу, и через двадцать
минут в столовой, где еще не успели накрыть стол к чаю, появился черный ящик наподобие тех, в которых
хранят пишущие машинки.
— Ну, ребята, тут у меня немало ценностей, — сказал Бородин, щелкая замком. — Чьи бы вы еще хотели
услышать голоса? Вот этот вас не заинтересует? — Он поставил одну из пластинок, не дав никому прочесть
надпись на ней. Зашипела иголка, и возник высокий старческий голос. Невидимый старик говорил: “Растут
люди только в испытаниях”. — Ну кто это, угадайте? — спросил Бородин, и так как никто даже и не пытался
угадывать, он сам ответил: — Лев Толстой. “Мысли на каждый день”. А вот еще слушайте. — Кто-то стал
читать стихи, как их читают все поэты, с подвыванием. — Это Валерий Брюсов, — пояснил Бородин.
Потом густым крепким голосом начал читать рассказ Куприн. Отрывок из “Записок врача” прочел
Вересаев. В репродукторе радиолы возникали голоса шлиссельбуржца Морозова, Леонида Андреева, иных
писателей, поэтов, общественных деятелей. Голоса подымались из толщи времен, голоса звучали так же, как
многие-многие годы назад. Минувшее оживало. Олины гости сидели завороженные, потрясенные,