Молодой Ленинград 1981
Шрифт:
Сидеть и молчать становилось уже стыдно, но оба как в рот воды набрали.
«Утонем! — в ужасе думал Иван. — И утром найдут где-нибудь на берегу два синих, замерзших трупа».
И тут впервые в жизни, несмотря на то что он всегда медленно и туго соображал, ему пришла в голову спасительная мысль.
— Шурка, — тихо сказал Иван, — мы не доплывем сейчас, замерзнем. Давай зайдем в сторожку и скажем, что опоздали на последний автобус, а ночевать нам негде. Согреемся, а ночью, когда сторож заснет, выйдем
И подумал: «Только бы в сторожку зайти, а там видно будет. Ляжем спать, а если Шурка захочет снова идти, я его не пущу».
— Пожалуй, ты прав, — сказал Шурка. В душе он страшно обрадовался. Ему захотелось обнять Ивана и расцеловать. Они были спасены!
Сторож, которого они недавно так панически испугались, казался сейчас милым и добродушным старичком. Шурка представлял его так: длинная седая борода, прокуренные усы и двустволка за плечами. Мохнатые, как у деда-мороза, брови. Тулуп и рыжие, необъятные валенки.
В избушке горел свет. Иван робко постучал.
— Стучи сильнее, — приказал Шурка. — Не слышит.
Им не открывали.
Шурка заколотил в дверь ногой. Неожиданно свет в избушке погас. В сенях что-то зашуршало, как будто возились крысы, и послышались звуки, похожие на всхлипы.
— Откройте! — громко крикнул Шурка. — Мы опоздали на последний автобус!
— Нам негде ночевать, — добавил Иван. — Мы замерзли.
Возня за дверью прекратилась.
— А вы не воры? — спросил тоненький плачущий голос.
— Девчонка! — изумился Шурка. — И кажется, маленькая.
— Мы не воры, — доказывал Иван, — мы школьники.
— Мне мамка не велела открывать, — пропищало за дверью.
— А где твоя мамка? — обозлился Шурка. — Пусть она сама подойдет, люди ведь замерзают.
— Я за нее. Мамка заболела, дома лежит.
Они упрашивали, умоляли, требовали, канючили, грозили замерзнуть.
— Поклянитесь, что вы не воры! — потребовала дверь.
— Клянемся!! — заорали похитители.
— Скажите — кто неправдой живет, того бог убьет!
— Кто неправдой живет, того бог убьет!!
Дверь открылась. В темноте кто-то цепко схватил Шурку за руку и потащил за собой. В избушке на курьих ножках было две комнаты. Первая, небольшая, завалена веслами, кучами серых пенопластовых поплавков, на стенах — рыбацкие снасти. Стояли бочки с варом, валялись обрезки досок и серо-зеленые плиты жмыха — прессованные отходы от семечек. Сети не растеряли за зиму сильный, острый запах рыбы. Свет проникал сюда из соседней комнаты, и все предметы выглядели таинственно и заманчиво. Обстановка настоящей рыбацкой хижины — такие вполне могут быть на неведомых островах Тихого океана.
В сторожке стояла тропическая жара. Во второй комнате крякали поленья. Здесь были только беленая известью печка, широкий деревянный топчан с наваленными
Хозяйке избушки было лет семь. Обвисшая, не по росту кофта и малиновые байковые штаны делали ее смешной и неуклюжей. Бесцветные волосы были взъерошены и воинственно торчали по сторонам, как солома.
Шурка вежливо поздоровался. Иван в знак приветствия шмыгнул носом.
— Здравствуйте, — ответила хозяйка и представилась: — Меня зовут Анька.
Она пригладила волосы, подтянула штаны и засмеялась. Потом смахнула с топчана фуфайки и поманила друзей пальцем.
— Садитесь, гостями будете.
От печки тянуло жаром.
— Сейчас сушиться будем, — деловито сказала Анька и посмотрела на мокрые башмаки приятелей.
Она забегала по комнате, как уточка переваливаясь и поминутно подтягивая плохо державшиеся штаны. Притащила табуретку, положила на приступок печи несколько поленьев. Аккуратно сложила на печке носки.
— Воров я боюсь, ужас. Как вы застучали, чуть не померла со страху. Запрошлым летом один баркас сперли — и сейчас ищут. Мы с мамкой до сих пор деньги платим. И куда денешься! — Анька всплеснула руками. — Сами виноваты — не углядели.
— И часто воруют? — спросил Иван. — Что же вы, за каждую украденную лодку деньги отдаете?
— Не-а. Лодки-то находят. Мужики из Сидоровки балуются. Отгонят километров на двадцать и бросят. Им-то ничего, а нам маета.
Анька заковыляла к печке, сняла чайник и поставила на стол две кружки и стакан. Проделав эту нехитрую операцию, она нагнула голову и протянула руки к столу.
— Пожалуйте ужинать, — пропела она.
На столе белел тетрадный листок в косую линейку, исчерченный крупными каракулями. Видно, Анька училась писать. Шурка взял листок. На нем плясали угловатые печатные буквы: «Васка дурак».
— Кто такой Васька и почему он дурак? — спросил Шурка.
— Он нашему Шарику глаз выбил, — насупилась Анька. — Из рогатки.
На столе появилась заварка, черствый хлеб и кусок коричневой колбасы. Пока путешественники яростно жевали колбасу, запивая чаем, Анька ходила от одного к другому, как старушка покачивала головой и приговаривала:
— А проголодались-то, проголодались…
Потом открыла печку и высыпала в горящую пасть совок угля. Уголь затрещал, и из заслонки вырвался тонкий ядовитый дымок. Анька вела себя как настоящая хозяйка. Подливала в стаканы чай, деловито ощупывала носки — высохли? Взяла веник и подмела пол. Она даже не спросила, зачем приехали сюда эти двое незнакомых людей и почему им негде ночевать. Она вела себя так, будто все ей было ясно с самого начала. И что же здесь непонятного — постучались люди, попросились переночевать.