Молоко с кровью
Шрифт:
– «Пегасы» одни. Вот ты, председатель, что куришь?
– «Родопи».
– А немец – только «Пегас». Ты пойди, пойди… Глянь под тот куст. И конфеты он ей носит. «Кара-кум»! Платит, получается, за то, что позволяет она ему…
– А ну цыц! – гаркнул Лешка. – Закрой рот, баба! Еще раз услышу… – убил ее взглядом. – Сама увидишь…
Весь день Лешка подгонял время. Совещание с животноводами закончил, на часы глянул – рано. С бухгалтером три часа баланс сводил, на часы глянул – рано. С директором
Под вечер зашел в сельпо.
– Галина, дай фонарик! Завтра деньги принесу, сегодня не взял с собой.
Продавщица нашла фонарик, хоть на прилавке и не было, две батарейки.
– Зачем тебе фонарик, председатель? Заблудиться боишься?
– Тебе какое дело?! – гаркнул и пошел в контору – рано, еще рано.
Засиделся, да и заснул. Проснулся, на часы глянул – второй час ночи. «Только бы не поздно!» – подумал.
На улице мело. Перед конторой рядом с сельпо испуганно моргала одна на все Ракитное лампочка в уличном фонаре. Лешка плотнее запахнул длинную дубленку и пошел к старой Орысиной хате. «Быть не может! Не может!» – прыгали мысли.
Сплошная тьма по улице не гуляла – из хат лился мягкий свет, бросал на подворья мерцающие отблески, словно уверял глухую ночь, что нет ей хода в теплые людские обители, где она никого не заморозит холодом, не оставит одиноким и несчастным, потому что каждый, кто лютой зимней ночью постучит в разогретую углем или дровами хату, обязательно найдет в ней и для себя милосердное тепло. Хотя бы до утра.
Лешка месил снег, пока не остановился около большого, как дерево, сиреневого куста – голого, темного, как ночное царство, дрожащего, но не слабого. Глянул на окна старой Орысиной хаты – вон Маруся ходит, над кожаным диваном наклонилась, спящего Юрочку по головке погладила, присела рядышком…
Головой махнул – такая вот семья у председателя: в окно за женой и сыном подсматривает. Ну ничего… Он это дело быстро поправит. Он в своем колхозе порядок навел… Только хотел фонарик из кармана достать, как под кустом кто-то – шерх-шерх. Лешка обернулся и чуть не поперхнулся морозным воздухом.
– Немец?! А ты что тут делаешь?
– Курю…
Степка достал из кармана «Пегас», неторопливо постучал сигаретой по пачке, чиркнул спичкой.
Лешка подозрительно прищурил глаз.
– Тут? Среди ночи? Куришь?
– Да, – ответил немец.
– Почему?
– Привычка…
– Какая привычка?
– Как со ставка домой иду, так остановлюсь около сирени и курю, – умолк, напрягся, попытался объяснить. – Передышка… В пути.
– И… часто ты…
– Да всю жизнь… – затянулся, аж щеки ввалились.
– Так, значит, выходит…
– Так…
Лешка смутился, и вдруг такой глупостью показалось ему спрашивать немца, ходит ли он к Марусе, потому что и последний болван на немца глянет и только пожалеет: худой, аж
Лешка аж плюнул на снег, так разъярили его глупые Татьянкины выдумки.
– И чего тебя на те ставки носит? – пробормотал. – Детей на кого оставил? На жену?
– Нет, – сказал немец. – На старшую… Лару.
– Это ж сколько ей… – попытался вспомнить Лешка.
– С твоим одногодки, – ответил немец. – На следующий год в школу.
– Да, да… – Лешка почесал затылок. – А жену почему так уж жалеешь?
– Не жалею.
– А почему ж тогда сам крутишься, а она в библиотеке баклуши бьет?
– Чтоб не видеть.
– Вот как… Так пусть бы хоть за детьми смотрела…
– Нельзя ей детей доверять. Пропащая она. Негодная…
– Точно, – чересчур быстро согласился Лешка и даже пожалел немца мысленно. Мало того что горбоносая, так еще и яд с языка капает.
– Так разведись! – посоветовал. – Это коммунистам нельзя, а таким, как ты…
– Нет, – ответил немец. – Какая-никакая, а все ж мать детям. Я без матери вырос… Знаю, как оно…
Докурил, окурок в снег под куст кинул.
– Пойду я… Завтра вставать рано.
Лешка смотрел, как Степка, кутаясь в худую фуфайку, пошел по улице.
– А рыба где? – крикнул в спину.
– Да где ей быть, в ставке, – ответил немец. Остановился посреди улицы, очки поправил.
– А ловил чем? – неожиданно подозрительно спросил председатель.
– Удочкой. На ставке прячу. Тут одна уже бралась проверять.
– Да нет… Это я так. – Лешка испугался даже мысли о том, что Степка Барбуляк может догадаться о его сомнениях и терзаниях. – Бывай, Степка…
Барбуляк кивнул в ответ и через мгновение исчез в ночной метели. Лешка достал фонарик, посветил под сиреневый куст.
– Свалка! – выругался, потому что под сиреневым кустом возвышалась немалая гора окурков. Не поленился, наклонился ближе.
– Одни «Пегасы», – пробормотал. Разогнулся. – И что с того?
Знал бы председатель, что когда-то немец вырыл под кустом глубокую яму и, только когда она заполнилась, стал бросать окурки сверху.
Лешка выключил фонарик и уже с неплохим настроением пошел к хате.
– Черт! Маруся ж меня выгнала!
Ох и дела! Прошелся по двору. Идти в хату или в новый дом в потемках топать? К окну подошел, заглянуть хотел, под ноги случайно глянул, потому что поскользнуться побоялся, – а под окном снег утоптанный, словно кто-то топтался тут часа два. Выстрелило.
– Да я так с ума сойду с этими загадками!
В окно заглянул – сидит Маруся у дивана. На диване Юрчик спит. Выдохнул и постучал в окно. Маруся насторожилась, на окно с удивлением глянула, в платок укуталась. Подошла, окно открыла.