Молоко с кровью
Шрифт:
Лешка потянулся к своей шее, стянул с нее тяжелое коралловое намысто и наклонился к окровавленному немцу.
– Вдохни глубже, Барбуляк… Будешь ее на небесах поджидать…
Расхохотался, как сумасшедший, намысто коралловое немцу на худую шею накинул и стал душить.
– Благословляю тебя, падла паскудная… Благословляю… – Затягивал сильнее.
Степка хрипел, беспомощно махал руками, перед глазами – миллион огней. И ни единой капли воздуха.
Маруся видела из угла, как муж подмял под себя
Маруся качнулась вперед, упала на колени и поползла к мужчинам. Натолкнулась на полено, вцепилась, как в соломинку спасительную, оперлась на него, на ноги поднялась – плывет все перед глазами, и только страшная красная петля, словно высеченная, на Степкиной шее…
Маруся смотрела на красные бусинки, и спина выгибалась, подбородок – выше, выше… Гнев по венам – рекой горячей. Размахнулась и ударила тяжелым поленом Лешку по затылку. Лешка отпустил Степкину шею. Обернулся, словно удивился. И упал рядом с немцем.
Маруся замерла. Все хорошо… Хорошо… Унять бы ту дрожь, потому что шага сделать не сможет. Занемевшей рукой провела по глазам – красное… И тут – красное. Губы сжала – сможет. Шаг… Еще…
Немец прилип к полу, как к родной матери. Хватал ртом воздух, смотрел на Марусю… «Все хорошо… Хорошо… Жива моя Маруся», – плакала душа. Маруся шла к нему. Немец даже хотел улыбнуться, но не смог.
Лешка лежал рядом с немцем. Голова гудела. Он попытался шевельнуть хотя бы пальцем, но тело не подчинялось. Лешка видел, как Маруся, преодолевая боль, сделала шаг. Другой… «Подожди… Подожди… – плакала душа. – Сейчас встану и убью. Обоих». Лешка даже хотел было расхохотаться в лицо Марусе презрительно и гневно, но не смог.
Маруся подошла к мужчинам. Наклонилась. Осторожно стянула с немцевой шеи тяжелое коралловое намысто. На себя надела…
Лешка с немцем ошеломленно смотрели на нее и не верили собственным глазам. Немец был уверен – Маруся скажет ему хоть одно обнадеживающее слово. Лешка думал о том, что лучше умереть, чем услышать, как Маруся скажет немцу что-то обнадеживающее. Но Маруся молча сняла с немца тяжелое коралловое намысто. Накинула на шею. Прижала к груди.
– Не трогайте… моего… – скользнула сумасшедшим взглядом по обессиленным окровавленным мужчинам, переступила через них и пошла из кухни.
Лешка с усилием повернул к немцу голову и горько прошептал:
– Напомни мне, немец… За что мы боролись?
– Мне Марусиной любви не надо, я ее и без того люблю, – так же горько прошептал немец в ответ.
Лешка скрежетнул зубами, борясь с бешенством и бессилием, сел на полу, толкнул Степку сапогом.
– Пошел вон из моего дома, пока я тебя не убил.
– Убивай… Только Марусю не тронь. – Немец тоже сел, скривился от боли, показал сломанную руку. – Как работать?
Лешка махнул рукой, мол, нашел, о чем печалиться, встал на ноги.
– Пошел
– Не могу… Маруся…
Лешка схватил немца за воротник, ткнул ему фуфайку.
– Забывай про Марусю… Никогда больше не увидишь ее. Клянусь…
– Все равно… – прошептал немец. – Только бы ты ее не трогал.
Лешка доволок немца до дверей, вышвырнул на двор.
– Как это? Я уйду, а ты ее убьешь. – Немец падал, вставал, шатался, как пьяный, снова падал и все лез к порогу.
Лешка занес ногу и тяжелым ударом сапога отбросил немца на середину двора. Хлоп – закрылись двери. Конец спектакля?
Немец лежал на спине посреди двора старой Орысиной хаты и смотрел в бескрайнее черное небо. Без очков оно казалось хорошо вспаханным черноземом, из которого пробились на свет божий чудные бело-голубые цветы. Они дрожали, словно совсем замерзли в этом холоде, льнули к Степке, и тот даже усмехнулся разбитым ртом, будто мог согреть их теплом своего худого неказистого тела.
– Разве холодно? – прошептал звездам, попытался подняться и в очередной раз свалился.
Сломанная рука отекла и жгла огнем. Перед глазами – размытые контуры. И зачем Лешка очки разбил?
– Только бы Марусю не трогал, – снова прошептал немец и в который раз попытался подняться.
Силы ушли в землю, растопили под Степкой снег. Немец лежал на черной, как эта ночь, земле и удивлялся тому, что мысли его были радостными – словно от того, что Лешка узнал о его любви к Марусе, весь мир теперь должен был стать светлее и радостнее.
Маруся стояла в комнатке перед зеркалом и смотрела на собственное отражение: широко раскрытыми, словно очень удивленными, глазами она рассматривала намысто, будто никогда раньше его не видела.
В комнату вошел Лешка. Маруся увидела его отражение в зеркале, выпрямила спину, подбородок – выше, взглядом обожгла, брови серпом – мол, попробуй подойти.
Лешка прищурил глаз и на миг растерялся, но не от стыда или обиды. Нет! Десять! Десять планов отмщения себе наметил. С какого начать? А-а! Она снова в свое намысто вцепилась! Зря, зря… Сейчас отучим!
Маруся и глазом моргнуть не успела – подскочил, на диван повалил, одежду с нее срывает. Она губы сжала, молчит, только глаза горят.
– Ничего, ничего… Сейчас ты мне доброе слово скажешь, – трясется, потому что вдруг такое желание ощутил, что удержаться невозможно.
Молчит Маруся. За одежду хватается, назад ее к себе тянет, но разве ей с Лешкой в силе тягаться. Содрал все напрочь. К Марусе наклонился.
– Намысто отдай.
Головой махнула – нет!
– Беды хочешь? – прошептала.
Покраснел от гнева, с силой ударил ее по щеке.
– А тебе, я вижу, еще и нет никакой беды? А? С каким-то немцем поганым тягалась – и не беда?! А? Я бы понял, если бы ты такого выбрала, чтоб не стыдно… Как… Поперек, например, или ровня… мне.