Молоко с кровью

Дашвар Люко

– Ну где мне до вас, попереков?! – отбрила.

Захлебнулся. Снова ее по щеке – хлоп!

– Мало тебе? – еще ближе к ней наклонился. – Или, думаешь, шучу? Нет, любонька, я теперь твой бог. Что захочу, то и будет! Только такие у нас с тобой теперь разговоры будут. Поняла?

Молчит. Лишь глаза влажными стали, дрожит слеза, еще слово – покатится.

– Отдай намысто, – аж губы у Лешки задергались.

Маруся вцепилась в намысто, закрыла глаза, и, может, оттого слеза не удержалась, покатилась.

Отшатнулся, за косы

Марусю схватил – и головой об диван. Упала. Он наклонился, намысто с шеи стянул, открыл окно и швырнул кораллы в ночь.

– Ну вот и все! – рассмеялся, как сумасшедший. – Одной проблемой меньше. А теперь я тебя отдыхать провожу. – За косы схватил и поволок по полу к кухне. – Нашел я тебе хорошую комнату. Туда немцы не проберутся.

Про немца вспомнил. Остановился на пороге, женины косы отпустил, задыхается. На Марусю неподвижную глянул, зарычал, трусы спустил и навалился на нее. Насиловал немое тело по-звериному. Когда закончил, едва на ноги встал. Молча пот со лба утер, схватил Марусю за руку и потащил…

На кухне открыл двери встроенной кладовки, одним махом выкинул из нее банки-склянки, поставил в кладовку табурет, запихнул туда Марусю и закрыл на замок.

– Ну как, жена? – крикнул в закрытую дверь. – Нравится?

Немец снова попытался подняться минут через двадцать, когда тепло худого неказистого тела, которым он так щедро собирался поделиться со всеми звездами, исчерпалось неожиданно и мгновенно. Немец смертельно замерз. Сил от этого не прибавилось. Прибавилось звериного страха насмерть замерзнуть посреди Марусиного двора и тем самым положить на языки всему Ракитному неожиданную новость, которую будут обсуждать не день и не два. «Нет, – выплыла слабая, как дитя, мысль. – Нельзя мне тут умирать. Марусе тут жить».

Окно в Марусиной комнатке со скрипом отворилось, и немец с почти детской верой в чудеса оглянулся. И – словно не было осатанелого Лешки с Марусиным намыстом на шее, его тяжелых кулаков, сломанной руки и страшной в своей неподвижности побитой Маруси. Словно сон. Вот же – ночь. Белым-бело, всюду снег… Оконце. Маруся ждет…

Немец протер дрожащей рукой слепые глаза… Маруся?

Из окна в снег полетели красные кораллы. Стекла – дзинь! Закрылось оконце.

Немец сцепил зубы и пополз к сугробу, куда упали кораллы. Откопал, ладонями прикрыл.

– Не тревожься, Маруся… Сберегу…

Когда Лешка закрыл Марусю в кладовой, позвонил среди ночи водителю, приказал через десять минут быть, потому что срочно в район ехать нужно, и вышел на порог, поджидая служебную «Волгу», – немец уже забросал кораллы снегом под сиреневым кустом и, прижимая к груди сломанную руку, полз к своей хате.

– Шеф! На вашем дворе будто стадо коров топталось! – заметил водитель, открывая Лешке двери авто.

Лешка бросил на подворье мрачный взгляд: грязный снег, черные пятна крови и земли подтаявшей. Губы скривил:

– Снег

выпадет, снова все белым станет. Поехали уже, а то я из-за твоей болтовни о деле забыл.

Дело у Лешки было срочным: к утру добраться до райцентра и найти верного товарища Семку Григорьева. Григорьев – еще тот жучара! Он и совет хороший даст, и поможет из Ракитного выехать. Во всяком случае, в эту трагическую ночную годину Лешка Ордынский не видел другого выхода, кроме как забрать Марусю с Юрчиком и обустроиться на новом месте. «Студенческое братство – на всю жизнь!» – мысленно уверял себя, пытаясь представить, как пойдет разговор с Григорьевым, и нащупал в кармане немалую пачку денег. Кто-кто, а Лешка прекрасно знал студенческого товарища.

Служебная «Волга» въехала в районный центр в пять утра, и Лешка решил не медлить с визитом к Григорьеву. Времени не было. Нервы сдавали. По дороге он успел трижды обматерить водителя за слишком большую скорость и слишком медленное продвижение к райцентру, но водитель крутил у него баранку не первый год, поэтому промолчал.

В райцентре Семка Григорьев единолично занимал новый дом на две семьи, который в свое время построили для специалистов.

– Умеет! – оценил Лешка пронырливость Семки и постучал в дверь. Не страшно! Извинится, если выхватил Григорьева из сладких снов.

Семка Григорьев не спал. Слишком уж невероятные события происходили в его жизни нынче, потому просидел до утра, вычерчивая на обычной канцелярской бумаге схемы собственного карьерного роста.

– Леха? – Григорьев не слишком обрадовался. – Хоть бы позвонил.

– Сема, мне хана! – Всю дорогу Лешка выдумывал причины, по которым ему нужно в авральном порядке выехать из Ракитного, но сейчас напряжение безумной ночи вылилось в неожиданное откровение, и Лешка подумал, что так даже лучше.

Григорьев усадил Лешку в мягкое кресло в просторной гостиной, поставил на журнальный столик бутылку коньяка и спросил:

– Убил кого-то?

Лешка проглотил коньяк и за две минуты рассказал Григорьеву о событиях этой ночи и обо всем, что ей предшествовало.

– Вот сука! – обиделся за друга Григорьев. – И что теперь? Разведешься?

– Стыць!

– Да… Развод – очень плохо для карьеры. Коммунист, хороший семьянин… Это основа.

– Семка… Помоги из Ракитного выбраться. Ты хоть и главный ветеринарный врач района, но твое влияние…

– Ветврач? – Григорьев довольно рассмеялся. – Леха, я уже месяц во вторых секретарях райкома партии хожу.

Лешка глаза выкатил – неужели?

– Ну ты… жучара, Сема!

– Но-но! – демонстративно строго погрозил пальцем Григорьев. – Я перспективный руководитель!

– Поздравляю! Черт! Давай обмоем! Э-эх! А я без магарыча! – засуетился Лешка. – Сема… Так теперь – если захочешь – ты ж можешь меня в районе пристроить.

Семка Григорьев скривился, как от зубной боли.

– Рано, Леха! Или поздно…