Морально нечестивый
Шрифт:
Это я убивал их, и все же… это был не я.
Иногда мне казалось, что я выхожу из тела, наблюдая, как я нажимаю на курок или вонзаю нож в чью-то плоть.
Это был я., и не я.
Именно поэтому я никогда не задавался вопросом, что у отца было на уме.
Но потом мы подъехали к борделю. Я понял, что это бордель, потому что солдаты заговорили. И еще по голым женщинам, дефилирующим внутри заведения. И пока мы ходили вокруг, я понял, что задумал отец.
Мне это не понравилось.
Моим знакомством с сексом стало зрелище того, как отец
Отец не поинтересовался моим мнением. Он потребовал, чтобы мадам привела женщину, а затем отвел меня в комнату, заставив раздеться. Когда девушка пришла, отец придвинул стул и наблюдал, как она безуспешно пыталась возбудить меня. В конце концов, учитывая бесполезность этого занятия, отец выгнал ее.
Я действительно думал, что испытание вот-вот закончится.
Но я ошибался.
— Ты педик, да? Вот почему ты, блядь, не можешь ответить, когда женщина прикасается к тебе, — он насмехался надо мной. — Мой сын не будет педиком, ты понял меня, парень?
Я мог только кивнуть.
Он вышел из комнаты на минуту, потом вернулся с таблеткой и заставил меня принять ее.
— Сегодня ты станешь мужчиной, — объявил он, и в комнату вошли еще две женщины. Обе, кажется, были старше… двадцати или, может быть, тридцати лет? То, что последовало за этим, было самым ужасным опытом в моей жизни. С пустыми глазами, я просто сидел там, позволяя им делать все, что угодно с моим телом. Отец тоже присоединился. Соединение. Так он это называл.
Вода все еще лилась на меня, и я рухнул на кафельный пол, дрожа от холодного воздуха.
Пожалуйста, сделайте так, чтобы это прошло!
Как бы я хотел стереть ощущение их рук на моем теле… то, как они вызывали реакцию там, где ее не было.
В ту ночь я потерял не только контроль над своим телом.
Я также потерял контроль над своим разумом.
Это продолжается.
Отец каждый раз заставлял меня сопровождать его в бордель. Я уже сбился со счета, сколько раз мы там были.
Он также познакомил меня со своим любимым занятием — оргиями.
Каждый раз, когда мы ходили в бордель, происходило событие, которое приводило к тому, что комната была полна людей, трахающихся, как кролики.
Я был там… и не был.
Постепенно это стало для меня таким же нормальным явлением, как убийство.
Это был я, и все же… это было не так.
Мое тело подчинялось, но мой разум отступал в безопасное место.
Я никогда не смогу вспомнить этих людей. Я как будто отключаюсь
И почему-то… я рад этому.
Может быть, это способ моего разума справиться с ситуацией. Я много читал о мозге и его функционировании… особенно о том, как он реагирует на травматические события.
Почему?
Потому что я боюсь. Вся моя жизнь была травмирующим событием. Сколько еще может выдержать человек? Сколько еще, пока я не сорвусь?
И я боюсь… Что если я просто… потеряю себя? Отступлю так глубоко в своем сознании, что уже никогда не вынырну. Да… Это пугает меня.
Я продолжал слышать крики весь день. Что странно, учитывая, что отца нет дома. Хотя я почти уверен, что мать, должно быть, снова сошла с ума.
Столько лет, а ей все хуже и хуже. Сейчас я даже не уверен, что ей что-то может помочь.
Чуть позже шести вечера крики возобновляются. На этот раз они не утихают. Поскольку я привык к матери, то знаю, что ее истерические припадки обычно длятся пару часов, пока у нее не заболит горло. Затем наступает перерыв между ними, когда она теряет голос.
Судя по тому, что она делает сейчас, я уверен, что в ближайшие дни она не сможет говорить.
Я стараюсь заниматься своими делами и не обращать внимания на проникающий шум, но, когда к нему присоединяется еще один голос, я хмурюсь. Это не мама. Что происходит?
Я неохотно спускаюсь вниз, чтобы проверить, что происходит. Находясь на верхней ступеньке лестницы, вижу, что мать лежит на одной из уборщиц, кричит и брыкается.
Подойдя ближе, я замечаю, что у матери в руках молоток и гвозди, и она пытается взять руку уборщицы и вбить в нее гвоздь.
— Мама! — кричу я, протягивая руку, чтобы схватить ее.
— Нет! Нечистый… ты… дьявол! — Она заикается, когда видит, что это я. Ее глаза дикие и расфокусированные.
— Мама, остановись, — повторяю я и оттаскиваю ее от уже истекающей кровью женщины. Мне приходиться освободить ее пальцы от молотка, чтобы она больше не могла никого ранить, но она застает меня врасплох, изо всех сил вонзая гвоздь мне в бедро.
— Черт! — бормочу я себе под нос, и мать, воспользовавшись этим, отпихивает меня назад и бежит вверх по лестнице в свою комнату.
Я делаю несколько успокаивающих вдохов и, даже не задумываясь, вытаскиваю гвоздь, вбитый в мое бедро.
Я наслаждаюсь болью, так как она придает мне сообразительность, необходимую для общения с матерью.
Я решительно шагаю к ее комнате, намереваясь забрать у неё все оружие. Мать может причинять себе боль сколько угодно, но она не должна издеваться над персоналом. Я дохожу до ее комнаты и пинком открываю дверь, надеясь, что это напугает ее.
Как же я ошибаюсь…
Мама смотрит на меня с ужасом в глазах. Она держит в руке нож, и когда я вхожу в комнату, она продолжает отступать к алтарю.