Моральный патруль
Шрифт:
Часто в чай попадало насекомое, и тогда в институте поднимался переполох: летели перья подушек, визг, щебетанье подружек, строгие окрики классных дам, суровые взгляды наставников и щелканье бича экзекутора, словно на конюшне, а не в благородном заведении.
Я уже вам открылась, что золото мне без надобности, потому что я – клад; но что я внесу в семейный бюджет, кроме своих фамильных замков, угодий, драгоценностей, на которые даже плюгавенький артист погорелого театра не позарится, потому что духовное намного выше вещизма, и тополь выше лопуха.
Да, граф Онегин Педро фон Геринг, тополь, всенепременно выше лопуха, я часто рисовала
Выбрала неделю тому назад презабавнейший лист лопуха, на лицо старого библиотекаря похож – с прожилками, венами, потертостями и полным величием сердца – не пример ли служения, лопух?
Разложила краски, раскрыла блокнот, только руку к изящному потянула, а тут – невозвратимый натурист – модное течение, я поощряю, но нельзя же моё брать, когда поле лопухами заросло по маковку; натурист мой лопух срывает, прикрывает части срама лопухом и скрывается в дальней роще, где заросли гуще, и соловьи, ах, чудо, сундуки с платьями, а не соловьи.
Я долго смотрела вслед натуристу с моим лопухом, обдумывала брань; обязательно, некультурный художник излил бы брань вслед натуристу эстету, но я – скромная девочка, поэтому потупила глазки, закрыла блокнотик – так закрывается дверца в детство и в сказку – больше не имела желания в тот день отображать лопух на листах блокнота; и – старым рындой мой творческий подъем звали, ушла восвояси.
Сейчас я не уйду, от вас, особенно после предложения руки и сердца, граф Онегин Педро фон Геринг, а предложу за собой нечто большее, чем моё недвижимое и движимое имущество; я предложу Вам то, граф, что вы, даже, если рядом с вами в полное горло закричит оперный певец барон Арсеньев Луис Чан, примите с пониманием и восторгом первой любви.
Я подарю вам свою ногу выше головы, и нога моя не опустится в течение семи часов или более, словно её прибили серебряными гвоздиками к небосклону.
В моей ноге – вызов балеринкам с других Планет; балеринки не держат ногу выше головы более пятнадцати минут, а я – сколь угодно, пока нужда не заставит обратное; благородство в моей поднятой ноге, вся родовая знать; предки из могил будут наблюдать, как я приношу в жертву вам, граф Онегин Педро фон Геринг!»
Графиня Антуанета де Жаккар, стояла с поднятой ногой, личико её носило в тот момент печать отрешенности, самопожертвования и совершенства, присущее только благородным дамам с кристальной честью.
Через четыре часа я прервал молчание и поклонился в ноги моей избраннице, каждую травинку лобызал, и видел движения жуков, неизъяснимые колебания мельчайших частиц на крыльях стрекоз:
«Сударыня графиня Антуанета де Жаккар, благовоспитаннейшая!
Никогда не называл себя скверным пройдохой, отщепенцем от музыки, даже в общей бане с фехтовальщиками, когда видел небо в капельках росы, не помышлял о дурном; но сейчас, когда вы жертвуете себя, бросаете тело и понятую вашу ногу в семейный очаг, я слегка себя укоряю, не до небес, не до бездны, но журю за то, что прозябаю рядом, и не выгадываю для вас радости!
Радость – не голый скрипач нудист на крыше!
Позвольте, графиня Антуанета, почти жена моя, я подставлю плечо под вашу поднятую выше головы ногу, и моё плечо – символ нашего семейного крепкого, словно бревно в мороз, счастья.
Ни в коем случае моё плечо не умалит вашей поднятой ноги, а даже красками радуги размалюет ваше благородство и моральную чистоту».
Я подставил
Пришла ночь, и мы кольями забора упали в белые росы: а через девять месяцев жена моя Антуанета принесла первого ребенка – дар Мельпомены.
С тех пор каждый год графиня Антуанета де Жаккар-Онегина Педро фон Геринг приносит посильный плод в нашу семью.
Многодетная семья эстетов – высший пик радости во Вселенной!
Я всё вам рассказал, граф Яков фон Мишель: о своих чаяниях, умиротворении, понимании искусства и поднятых выше головы ногах благородных девиц», — граф Онегин Педро фон Геринг замолчал, шпагой проколол бурдюк и пил сладкий сок грушевого дерева. – граф Яков фон Мишель водолазным колоколом вынырнул из воспоминаний, погрозил пальцем падре Гонсалезу, затем устыдился своего жеста – не неприличного, но уходящего от благородства и произнёс с нотками извинения в мармеладовом голосе: — Деликатно я рассказал о графе Онегине Педро фон Геринге, и только с одной целью; мне прелюбопытно – не родственники ли вы, не состоите ли в коммерческих связях; очень похожи ваши брови и буква «р».
— Не имею ничего близкого в родственных связях с графьями Онегиными фон Герингами, хотя, возможно, что в тысячном прежнем поколении пересекались с бананами на пальмах, – Падре Гонсалез на наностекле иллюминатора выбивал «Марш художников», будто Космических синичек из вакуума вызывал. Пот застилал глаза, но Падре Гонсалез героически доиграл марш – смысл текущего момента, как биения сердца; ерунда, не стоит обращать, но, если на миг сердце остановится… — Занятная фигура ваш граф Онегин, но о нём позже, с пониманием и сознанием, что не только лицо украшает эстета.
На вас, граф Яков фон Мишель, возложена важная эстетическая миссия, мной возложена: укрощать, пресекать, наставлять!
Не напускайте самый отборный вид на чело, граф, ни к чему – мы же в открытом Космосе, а в Космосе все искренне – ложками черпай искренность.
На Гармонию вам возвращаться нельзя – позор из-за Сессилии Маркес Делакруа, что вы допустили похищение, будто сами составили заговор и подписали кровью жертвенной овечки.
Овечки на лугу – идиллия, словно маковым зерном по зрачку.
Уберите руку с эфеса, граф Яков фон Мишель, понять не могу, почему провинциальные поэтессы любят обтягивающие голубые спортивные штаны и красные майки.
— Что с несравненной графиней Сессилией Маркес Делакруа? Честь её не пострадала нравственно и физически? – граф Яков фон Мишель закусил нижнюю губу, отметил, что в данный момент больше интересуется судьбой Сессилии Маркес Делакруа, чем своей – снова под желтые танки. – Могу ли я ей наедине в узилище переедать оду «Воздержание»?
— Полноте, граф, культура в опасности, как на сносях, а вы о передачках! — Падре Гонсалез с кадилом три раза прошёл по каюте, затем наклонился, поднял с пола траурную ленточку и повязал через левый глаз, подражал морским пиратам. — Принцесса Сессилия Маркес Делакруа, она же - Сессилия Гарсиа Ганди в полнейшей безопасности в плену – сложная политическая ситуация, но с проблесками духовного, что окрыляет и вселяет голубиную надежду, голубь Мира.