Моральный патруль

Эсаул Георгий

Отвечу, и ни одна кисточка в моём мольберте не вздрогнет: Давеча вы соизволили дурно написать графине Ебужинской Анне де Леопольдовне в интернете, что ангажируете её в ресторан в Новойкаледонии, будто балеринку из гримерки вытягивали за рога.

У улиток – рога – потешно, мягкие, а – рога.

Я вам привел пример из одного дня жизни графин, и вы уже поняли, я надеюсь, что она — возвышенная душа, а вы в эту душу грязными ногами лезете и ещё чем-нибудь мечтаете, словно вы не кадровый военный, а – Гаврош в шляпе-котелке.

— Зачем мне графини,

падре? – майор Эударду сначала покраснел (волновался за кассовые дела), а теперь приободрился, когда понял, что дело касается частного вопроса – чести дамы падре Гонсалеза, а не финансовых отчётов в Главное Управление Контрразведки. – Нет проку в графинях, от графинь все беды…

— Беды от графинь? — падре Гонсалез схватился за шпагу, но затем передумал и извлек из-под сутаны бластерный маузер – так девушка лёгкого поведения из корсета достает деньги для сутенера.

— Нет! Только не стреляйте! Не люблю, когда на меня смерть смотрит из дула бластера, словно бес сидит в оружии и грозится мне анальным отверстием.

Падре!

Я не знаю вашу графиню, как вы изволили – Ебужинскую, но питаю к ней наилучшие чувства, потому что она дама вашего большого, щедрого сердца и верю, что ваше сердце смеется, как ребенок.

Припоминаю, что давеча в чате знакомств переписывался с киской; она мне о поэзии, а я в койку её тянул; понял, что не простая девушка, а требует деликатности, вот и ангажировал в ресторацию, создал шедевр словесного искусства.

Но только она в интернете под ником спряталась, графиня, а называлась – Овечка.

Не в моём уме расшифровать, что Овечка, не кто иная, как графиня Ебужинская Анна Леопольдовна и при этом – ваша Ангел.

Люблю выступление безнравственных Ангелочков князя Хилла.

Лёгкие, воздушные розанчики.

Три недели назад увлёкся я артисточкой, нет, не из ваших, не благородная она, а – простая, красная кровь, не голубая – балеринка Мими.

После спектакля – в будуар к ней, но – оказия, нет денег на цветы, а без цветов – дурной тон, хотя я и не благородный, не с вашей планеты Гармония и ваших куртуазностей не поддерживаю, падре.

Атлант землю поддерживал, а я не устою против тяжести; суставы трещат у меня, как у прокаженного лесника.

Халдей подвернулся с корзиной цветов – от другого поклонника, но мне на руку – довольствие, с небес цветы провиантом упали.

Я халдею пригрозил, дал рубль на чай, сказал, что самолично доставлю цветы госпоже Мими.

Холопчик обрадовался рублю, лобызает мне руки, а я его в шею, в шею, мерзавца!

Ушёл, не попрощался, только от него часы остались дешевенькие, «Восток», на луковицу похожи.

Я визитку из корзины извлёк – от некоего Франца Мюллера, он шлёт Мими уверения в своём почтении и пишет, что ждёт её в гостинице «Астрономия» – так ждёт корнет немолодой минуты славныя отставки.

Я визитку подменил своей, к Мими врываюсь, а она без всего стоит, грозно на меня взирает, но в глубине глаз – искринки лукавства, как у революционера Педро

Людовика.

«Зачем и почему без стука пожаловали, офицер? – спрашивает, а стыд свой не прикрывает, да и к чему? если по сцене без всего скачет стрекозой. – Вы врываетесь в моё личное пространство, ставите меня в неловкое положение, будто я не девушка, а – прислуга по мойке окон.

Что обо мне подумают кавалеры?»

«Никуда и ни во что я вас не ставлю, балеринка! – браво подкручиваю ус; куртуазностям и плезирам не обучен, но беру наскоком, атакой, потому что – военный; и многим дамам нравится хамство.

Я нарочно посещал курсы по мужскому хамству – много узнал, даже ругался на поразительном папуасском наречии. – Поедемте, в номера!

Тогда и поставлю во фрунт!»

Мими раскраснелась, засмеялась звонко, и мне ручку предлагает, как дрессировщику питонов.

На цветы мельком взглянула, а они бешеных денег стоят, горностаевую накидочку на плечи – а в остальном обнаженная, и – в номера!

Вы, падре Гонсалез, мне о чести своей благородной дамы говорите, упрекаете в озорстве, а я – простой, поэтому – никаких и ничего к графиням не имею, будто мне осколком снаряда воротник пронзило.

— Вас спасли ваши солдафонские чудачества, майор Эдуарду! — падре Гонсалез не побрезговал, допил чай из стакана майора, крякнул белой уткой (граф Яков фон Мишель узнал редкий кряк). – Но впредь выработайте в себе чувство опасности, когда входите в чат и беседуете с дамами под вымышленными именами, словно каждой девушке при рождении дали миллиард имен.

Не ведаю, под каким логином в следующий раз войдет в чат несравненная морально устойчивая графиня Ебужинская, но, вина ваша, если вы снова её не узнаете под маской, ангажируете и примете её поведение за балеринское.

— Если другой ангажирует вашу графиню, или беседы с ней поведет ласкательные, словно мёдом щеки намазал? – майор Эдуарду осмелел, даже слегка интриговал – так приговоренный к расстрелу и помилованный, потешается над тюремщиками.

— Другие не имеют боевых заслуг, как вы, майор Эдуарду! С ними разговор короткий, как ода Патрицию: товарищ маузер побеседует, а затем – в вакуумный колодец! — падре Гонсалез снял со стены голографию с изображением голубых вакуумных слонов, – Картину с собой забираю… на досрочную экспертизу.

И этого, — падре Гонсалез отстегнул наручники, освободил с тележки графа Якова фон Мишеля, без слов, будто березовое бревно подбросил в камин.

— Но он же – герой! Один герой, один вражеский танк! – майор Эдуарду сопротивлялся, но не по душе, а по служебному долгу – так Космический почтальон в желудке перевозит ценную бандероль.

— Найду вам героя по приемлемой цене!

Или сами найдите, а то героем падете под жёлтым танком!

Вы же не жёлтая переспелая слива — придумайте, пока не скиснете! Майор Эударду! Моё почтение! Честь имею! — падре Гонсалез вышел, уверенный, что граф Яков фон Мишель без слов пойдет за ним кометой.