Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
Власти, уже имевшие некоторый опыт в расправе с восстаниями, сейчас опасались не столько мятежа, сколько разжигания страстей. При желании правительство могло расценить создавшуюся ситуацию как повторение «тридцать первого марта» [69] и так же, как этим в свое время воспользовались иттихадисты, силой оружия подавить восстание, объявить чрезвычайное положение, повесить зачинщиков и положить конец всякому проявлению демократии. Но правительство не хотело идти на крайности. Да в этом и не было необходимости. Бушевали страсти, одни лишь страсти.
69
В
Не только правительство, но и некоторые члены оппозиционных партий, в их числе бывший председатель вилайетского комитета и независимые интеллигенты, порицали Кудрета Янардага, поскольку его речи могли вызвать народные волнения, а это в конечном счете было бы на руку властям.
— Разве мы не говорили?
— О чем?
— О том, что после его ареста власти пойдут еще дальше. Ниточка тянется.
— Не думаю.
— Чего не думаешь?
— Что они пойдут дальше. Власти не стали бы арестовывать этого деятеля, если бы собирались прикрыть демократию, а дали бы возможность разгуляться реакции.
— И то верно. Видимо, этот арест надо рассматривать как меру особую.
— Пожалуй. Но это все равно неразумно.
— Почему?
— Потому что теперь Кудрет-бей превратился в глазах народа в борца и героя, пострадавшего за веру.
— Да, и ничего тут не скажешь. Более того, благодаря ему Новая партия может собрать большинство голосов.
— Ну и что? Она и в сорок шестом собрала немало…
— Да, но сейчас ведь пятидесятый.
— Исмет ни за что не допустит этого…
— Чего? Чтобы Кудрет-бей превратился в героя?
— Именно.
— А может, Исмет и не слышал ничего о нем?
— Да ты что! Без его ведома муха не пролетит.
— Ты прав.
— Знаешь, чего я больше всего опасаюсь? Чтобы не повторилась история с Либерально-республиканской партией!
— И я тоже.
— Помнишь, как Мустафа Кемаль сказал либерал-республиканцам: «Баста!» Вот и Исмет так скажет. Тогда демократии конец!
Обыватели заняли выжидательную позицию. Они совсем раскисли и не переставали думать о том, что сулит им будущее. Не предпримет ли Исмет меры по пресечению дерзких выступлений во всех уголках страны? Где сейчас Кудрет Янардаг? Его уже допрашивали? Когда его посадят в тюрьму? По каким улицам повезут?
Все эти и другие детали были тщательно обдуманы еще до ареста Кудрета Янардага. Допрос ему учинили сразу, а в тюрьму собирались отправить в самое неурочное время, по самой малолюдной дороге. Кроме того, решено было ни в коем случае не помещать его в общую камеру.
Прокурор позвонил начальнику тюрьмы:
— Алло!
— Слушаю, бей-эфенди!
— Тебе известно, что этот тип задержан?
— Известно, эфендим!
— Срочно подготовь одиночку!
— Слушаюсь, эфендим!
— И чтобы никто из заключенных не знал об его аресте!
— Понятно, эфендим!
— Будь начеку и предупреди строжайшим образом весь персонал!
— Так точно, эфендим…
Начальник тюрьмы был не робкого десятка, но прокурора
Положив телефонную трубку, он вызвал старшего надзирателя, сообщил ему, что в самое ближайшее время в тюрьму будет доставлен Кудрет Янардаг, строго предупредил, что, согласно приказу господина прокурора, это надо хранить в тайне, и велел срочно подготовить одиночную камеру.
— Еще раз предупреждаю, — повторил начальник. — Ни один человек не должен об этом знать! Это приказ особой важности!
«Ну и трус, — подумал надзиратель. — Как будто бывают приказы не особо важные! Если каждый раз вот так трястись, дорогу домой забудешь. Самый строгий приказ, спущенный с самого верха, выполняется дня три, не дольше. На четвертый… На четвертый можно махнуть на него рукой». Тем не менее надзиратель заверил начальника:
— Не извольте беспокоиться, эфендим!
Новый начальник не понравился старшему надзирателю с первого дня. «Собственной тени боится! — с досадой думал он. — С прежним его даже и сравнивать нельзя. Тот самого прокурора в руках держал. Смотрел сквозь пальцы на торговлю наркотиками и ножами, а по ночам, напившись, резался с заключенными в кости. Вот это начальник! А новый сам не живет и другим жить не дает».
Старший надзиратель вышел из кабинета начальника и позвал одного из надзирателей:
— Возьми двух прислужников и вели им прибрать одну из дальних одиночек!
— Случилось что?
— Сейчас сюда доставят Кудрета Янардага. Только смотри у меня, заключенным ни гу-гу!
— Не понял.
— Чтобы никто не знал, что его привезут в тюрьму!
Надзиратель подмигнул:
— Начальник приказал?
— Начальник!
— Думает, болван, что все такие же трусы, как он.
Надзирателя обрадовала эта новость. Влип, значит, все-таки? Ну и хорошо. Побыстрее бы привезли. Человек он щедрый, к тому же весельчак… С приходом нового начальника жизнь у надзирателя не была уже такой вольготной: ни прежних возможностей, ни прежних доходов. Во всей тюрьме теперь остался один щедрый человек — Кемаль-ага, свояк Кудрет-бея. С ним хоть изредка можно сыграть на деньги. У остальных куруша не выудишь.
Надзиратель чуть не бежал и едва не сбил с ног другого надзирателя.
— Ослеп, что ли, скотина? — обозлился тот.
— Пардон, задумался…
— О чем?
— Сейчас я тебе кое-что скажу, только смотри, никому ни слова…
— А разве я тебя когда-нибудь подводил?
— Твой скоро прибудет!
— Кто это «мой»?
— Кудрет!
— Янардаг?
Вместо ответа надзиратель сказал:
— Старший велел подготовить одну из дальних одиночек! — и сразу же ушел.
Его коллега долго смотрел ему вслед и думал: «Здесь что-то нечисто, раз все это держат в секрете. Интересно, знает ли об этом свояк? Схожу-ка я к нему, спрошу. Если эту новость он узнает от меня, можно будет сорвать неплохой бакшиш». И он отправился на поиски Кемаля.
Нашел его во дворе, где тот прогуливался с ходжой Акязылы.
— Можно тебя на минутку, Кемаль-ага?
Кемаль оставил Акязылы и подошел. Теперь Акязылы трудно было узнать. Не говоря уж о приличном костюме, он всегда был при деньгах. Жене, которая навещала его каждую неделю, он давал с собой масло, сыр, мясо да еще совал ей в руку одну, а то и две пятидесятилировые бумажки.
«Так, — подумал Акязылы, — значит, у надзирателя есть для Кемаль-аги какая-то новость, которую он от меня скрывает. Иначе зачем бы он стал отзывать его в сторонку?»