Мой товарищ
Шрифт:
И эхо мужичьих голосов отвечает ему:
— И-и-де-ем! Ге-ге-гей!
И, пока мы дошли до деревни, за нами набралась толпа баб, мужиков, ребятишек. Все они ходили в лес, искали нас.
— Где они были? Как ты нашел их? — спрашивают Акимочку мужики.
— На Гуляевых покосах, на елке сидели.
— Что ж они там делали? Чего ж их на елку занесла нелегкая?
— Песни распевали.
— Ах, всыпать бы им березовым веником, чтоб помнили!
А мы шагаем молча. Но чувствуем, что быть нам битыми еще и дома. И ничего нам не остается, как только покориться.
В деревне нас разлучили. Легкого потащили домой,
Дома по мне плакала мать.
В этот день пришел и отец с работы. Увидев отца, я сразу понял, что колотушек не будет.
Мать кинулась было ко мне, схватила меня и ударила раза два, но не больно, а чуточку.
— Ах, ты… да я тебя…
— Ну, ну, ну, не тормоши ребенка, — говорит отец. — Пусть он очухается, а то как бы хуже не наделать.
В хату к нам набились ребятишки, бабы, мужики.
Всем хотелось узнать, зачем мы в лес удирали. Но я решил при всех не рассказывать, чтоб надо мной потом ребята не смеялись.
— Ну, рассказывай, зачем ты в лес с Легким убежал? — спрашивает отец.
— Я скажу тебе одному, — говорю я.
— A-а, ну ладно. Братцы, идите-ка вы домой, занимайся каждый своим делом, говорит отец соседям.
И, когда все ушли из нашей хаты, я рассказал отцу все.
Отец слушал внимательно, а потом сказал:
— Ах, и дураки ж вы, ребятки! Пороть бы вас, пороть, но этим все равно дурь не выбьешь, еще глупей станете. Ну ладно, подрастайте, авось поумнеете!
Тем дело и кончилось.
Но больше на небо мы уж не собирались.
И книги про святых и преподобных мне окончательно разонравились.
IV
Мы — ораторы
После неудачи с небом я присмирел. Я и до этого был не особенно боек, а теперь стал ниже травы, тише воды, как у нас говорят.
Присмирел и Легкий — ему дома тогда всыпали здорово. Правда, я ходил к нему и он ко мне заглядывал, но приключения наши кончились. Легкий даже по садам почти перестал лазать. Редко-редко когда надумает, а если уж и полезет, то очень осторожно. Ему, видно, надоели опасности.
Мы играли мирно, ходили иногда в лес за малиной, смородиной и грибами, бегали на реку Витьму купаться. Бывало, что и в своей Гнилушке на скорую руку купались, хотя в ней много мути и грязи.
Перемену эту в Легком заметили соседи, обрадовались.
— Вот теперь ты. Легкий, совсем хорошим стал, теперь ты приятный паренек, — говорили они.
Даже сам Трусак похвалил Легкого, когда мы приняли к себе играть его Ваньку Трусика:
— Умник, Легкий, молодец! А я-то думал, что ты совсем конченый.
И Легкому понравилось, что о нем стали так говорить. Однажды он даже сказал:
— А знаете, ребята, что я надумал?
— Что?
— Мы будем теперь всегда так жить. Не драться, не воровать. Только ежели в Матюшин сад иногда заберемся, потому что без яблок нам нельзя. А больше — никуда! Согласны?
— Согласны! — кричим мы.
Но, как говорится,
Шел 1904 год. Началась война, где-то далеко-далеко, на Дальнем Востоке, в Маньчжурии, в Порт-Артуре. Там стояли наши войска, на них напали японцы.
На базарах стали продавать картинки: на них было нарисовано, как русские бьют японцев. Дядя Легкого, Тихонок, накупил таких картинок и развесил по стенам в горнице. Тут мы впервые увидели, кто такие японцы. На картинках они были маленькими, некрасивыми. Наши солдаты нанизывали их сразу по пяти штук на штык, наши бомбы топили японские корабли, японцы тонули в море и взлетали на воздух от взрывов русских снарядов.
Так было на картинках…
— Видал, видал, как наши колошматят косоглазых дьяволов? — радовался Тихонок. — Хо-хо-хо! Вот это здорово! Да наши их шапками закидают!
И он самодовольно подкручивал свои тощие усики и поглаживал жиденькую бороденку, ходил в церковь и заказывал молебны о победе русского воинства над врагом.
А в деревне провожали на войну запасных солдат, тех, которые отслужили свой срок на действительной и вернулись было домой. Бабы голосили по ним, как по покойникам, стон стоял по всей округе.
Потом поползли тревожные слухи. Стали говорить, что не наши японцев побеждают, а японцы наших, что наши солдаты бьются храбро, но царь назначил главнокомандующим какого-то генерала Куропаткина, который горазд только богу молиться. Японцы же хоть и маленькие, но хитрые. У них и солдаты-то одеты хитро: в зеленые формы. Как залягут в траву, их и не видать. А наши по-прежнему воюют в черных мундирах, и их далеко видно. Самое же главное — японцы хорошо подготовились к войне, а русская армия плохо была подготовлена, не хватало оружия. Да и генералы были бездарные, и солдат плохо кормили. Царь плохо знал, что делается в его войсках. Кроме того, американцы помогли японцам, продали им новые ружья, пулеметы, которые называются «максимами». Эти пулеметы сыплют пулями, как горохом, нигде от них спасу нет.
— Брехня это все, брехня! — говорил дядя Легкого. — Наш батюшка белый царь всех победит!
По вот в деревню стали возвращаться раненые, инвалиды: кто без ноги, кто без руки, Они-то и рассказали мужикам правду.
Солдаты также говорили, что война была не нужна народу, что царь се нарочно затеял, чтобы революцию оттянуть.
Что такое революция, мы сначала понять не могли и поняли лишь в следующем, 1905 году.
Революция началась сначала в столице, Питере, а потом в Москву перекинулась и начала разрастаться по стране. Рабочие стали требовать смести царя с престола, а власть передать Советам рабочих депутатов, землю всю отдать мужикам, а заводы и фабрики — рабочим; помещиков же и фабрикантов прогнать.
Во многих городах начались восстания и забастовки, закипело дело по поселкам и деревням.
Пришла революция и к нам, в ношу деревню Ивановичи.
К нам начали приезжать революционеры, их у нас называли ораторами. Это были по большей части молодые ребята, рабочие из ближайших Мальцевских заводов: Ивота, Стари и Дятькова. Они появлялись в праздничные дни, когда на площади бабы и девки водили хороводы, и тут же находились мужики и ребята. Ораторы выносили из ближайшей избы стол, ставили посреди площади и начинали говорить речи. А народ стоял и слушал.