Мой товарищ
Шрифт:
— Знаешь что, товарищ? — говорит мне как-то Легкий. — Пойдем-ка со мною ночевать к Телячьей Голове. Это очень интересно, вот увидишь.
— Что ты, что ты! Я боюсь, — говорю ему. — Да и как я пойду? Я не учусь у него, и не звал он меня.
— Конечно, сразу нельзя к нему сунуться с тобой, но, если он разрешит мне привести тебя, ты пойдешь?
Мать, сидевшая за прялкой и слушавшая наш разговор, сказала:
— А чего же не пойти? Это не куда-нибудь — в школу к учителю.
— А что
— Как — что? Попьешь чаю с баранками и конфетами, поешь селедочки. Потом мы заберемся с ним на печку, и он будет нам пьесу читать. Ты знаешь, как он читает?
— Как?
— Прочтет слов пять, а сам: «Га-га-га-га-га! О-о, хо-хо-хо!» Ржет так, что стекла в окнах дрожат. Ну, а я тоже хохочу, только не над пьесой, а над ним. А он этого не понимает. Но баранки, селедка и конфеты у него очень вкусные, и дома он совсем другой, чем в школе.
Меня заинтересовало, что же это за пьесу читает Телячья Голова и почему он так хохочет. И, хотя мне страшновато было, я согласился, чтоб Легкий спросил про меня.
Легкий на другой же день прибежал ко мне:
— Пойдем! Он и словечка не сказал против, наоборот, говорит: «Пусть приходит, раз он твой друг».
Вечером мы пошли в школу.
Я все же трусил, идя к грозному Телячьей Голове. А вдруг да накатит на него блажь? «Дай-ка, — скажет, — я угощу этого друга „чайком“, каким всех сорванцов потчую». Что тогда?
Но все мои страхи оказались напрасными: Телячья Голова встретил нас спокойно и даже по-своему ласково.
Я робко поздоровался с ним.
— Здравствуй, здравствуй, — буркнул он мне в ответ и приказал нам: — Раздевайтесь.
Мы сняли свои зипунки, положили их в уголок за печку. На столе уже стоял самовар, на тарелке лежала нарезанная селедка, — и какая селедка! Я такой сроду не видел. Большая, как хорошая щука, а жир с нее так и сочится.
— Это настоящий залом, самая лучшая на свете селедка, — шепотком поясняет мне Легкий.
В корзинке лежали хлеб и баранки, в вазочке — конфеты.
— Прошу! — говорит Телячья Голова.
Мы если за стол. Легкий — смело, как за свой собственный, я — робко. Телячья Голова выдул стаканов десять, а Легкий больше четырех чашек не мог одолеть.
— Ну, а теперь можно и на боковую, — говорит учитель, когда мы поели и всё убрали со стола. — Почитаем немножко — и спать. Утро вечера мудренее.
Мы с Легким захватили свои зипунки и мигом очутились на печке, а Телячья Голова развалился на лежанке возле печи. В руках у него была книжка.
— Ну, слушайте внимательно да вникайте в смысл, — говорит он нам.
И начал читать.
Я с первых же слов узнал пьесу: «Недоросль» Фонвизина.
Телячья Голова не прочел и десяти слов, как его начал
Наконец Телячья Голова отложил книгу в сторону и сказал:
— Хватит! Хорошего понемножку. Завтра дочитаем.
И погасил лампу. Но и в темноте он не сразу успокоился: его нет-нет, да прорывало.
Раза три или четыре подряд ходили мы с Легким к Телячьей Голове, и каждый вечер он читал нам «Недоросля».
А потом мать сказала:
— Хватит, Федя, больше я тебя не пущу. Мне в хате без тебя одной с маленькими самой страшно ночевать, и ты у нас теперь за старшего, за хозяина в семье, отца-то нынче дома нет, он в Ивоте работает на ремонте.
И не пустила меня больше к учителю.
Но эти ночевки и чтение «Недоросля» не прошли для меня даром. Мне втемяшилось в голову самому написать пьесу и дать ее Телячьей Голове прочитать, пусть он и над моей так похохочет, как над «Недорослем» Фонвизина. А уж у меня так устроена голова, что, если в нее запало что, не скоро оттуда вышибешь.
Написать пьесу… А какую? Пьесы бывают разные. Это я хорошо знал, я немало уже прочитал книг.
И о чем писать?
Ясное дело — про господ! Ведь пьесы, которые я читал, всё больше были про господ. И я напишу про них…
Продал я две пары лаптей, купил две тетради и начал писать.
Я задумал комедию, смешную пьесу в двух действиях, под названием «Неудача Соломкина».
Один барин, по фамилии Соломкнн, влюбляется в молодую барышню, сватается к ней, ему — отказ. Хотя он и богач, но старый и некрасивый, а она молодая и красивая. Однажды ему приснилось, будто бы невеста соглашается выйти за него замуж. Он снова сватается, а ему опять от ворот поворот!..
В три вечера пьеса была готова, и я понес ее к Легкому, чтобы тот передал Телячьей Голове.
Легкий удивился:
— Ты сам написал?
— Да, — говорю. — Дай почитать Телячьей Голове и скажи потом, здорово ли он над ней смеялся.
Легкий унес мою пьесу в школу.
Прошло дней пять или шесть, с Легким мы виделись каждый день, и каждый день я его спрашивал, читает ли учитель мою пьесу, хохочет ли. И каждый раз он мне отвечал, что при нем учитель пьесу не читал, что он эти дни даже «Недоросль» не трогал, молчит все что-то.
Я начал беспокоиться, говорю Легкому: