Моя Америка
Шрифт:
— Меня зовут Шерман, а не ниггер, попробуй назови меня так еще раз!
Теперь действительно мы завелись, и он заявил:
— Я белый человек и могу называть тебя ниггером, когда хочу.
Перепалка закончилась тем, что пришел мистер Вест и сказал, что я могу взять свой плащ и убираться. Я был уволен.
Это столкновение с социальной несправедливостью повлияло на всю мою жизнь. Я стал прогуливать школу, а затем совсем бросил ее. В любом случае она напоминала тюрьму, такую же, как штат Джорджия и весь проклятый американский Юг. Мне надо было бежать оттуда, освободиться
Уйдя из химчистки, я работал сначала мойщиком машин, а затем меня перевели на кухню. Там я мыл посуду вместе с очень религиозным старым негром. Мы работали 9 часов в день, включая субботу. Моя зарплата составляла 22 доллара в неделю, а его — 35.
Старшего на кухне звали Атаман. Проработав две недели и не получив жалованья, я пошел к нему. У него было страшное похмелье, и красное от виски лицо покраснело еще больше после того, как я не назвал его «сэр».
— Чертов ниггер! Он что, потерял всякий стыд?
Я ему сказал, что проработал две недели, не получив ни одного пенса, что меня зовут не ниггер и не надо меня называть.
— Парень, — крикнул он, — ты слишком долго жил на Севере, это ясно! Я тебе вообще ничего не заплачу, проклятый черномазый! Если ты не уйдешь через 20 минут, я позову полицейского! И никогда больше здесь не показывайся!
Я испугался, когда услышал слово «полицейский», и ушел. На следующий день я пошел в кассу для безработных, в отделение для черных, и, когда подошла моя очередь, рассказал приятной белой женщине, что со мной случилось. Она спросила, есть ли у меня рабочая карточка, и я сказал, что нет. Тогда она спросила, сколько мне лет, и я ответил, что 14. После этого она начала звонить. Несмотря на то что она прикрывала трубку рукой, я все же слышал, что она говорила.
— К нам пришел маленький черный паренек, который говорит, что работал у вас две недели... Да, я знаю, что они только лгут и воруют. У нас масса тех, кто считает, что они заслуживают лучшей участи. Атланта действительно стыдится этих цветных... Да, конечно, я поверю скорее белому мужчине, чем кому-либо из них. Все будет в порядке.
Она положила трубку.
— Слушай, Шерман, — сказала она. — Знаешь, там нет белого человека, которого зовут Атаман. Не знаешь ли ты его настоящего имени?
— Нет, — ответил я.
— Ты что, шутишь или лжешь мне? Ты знаешь, что мы в Джорджии делаем с черными мальчиками, которые лгут?
Я не хотел сдаваться и повторил, что хочу получить мои справедливо заработанные за две недели деньги. Но чего мог добиться черный подросток? Если бы я не оставил в покое этого Атамана, он позвонил бы в ведомство, занимавшееся трудновоспитуемыми подростками, и меня бы направили в исправительный дом.
Что я мог предпринять? Закон всегда на стороне белых. Поверженный, без надежд и иллюзий, я вышел из кассы.
Дома я стыдился встретить мамин взгляд. Между мной и мамой пролегла пропасть. Это должно было случиться. Для того чтобы восстать против американского общества, я должен был восстать против мамы и папы Саттона. Их убеждения слишком поздно
После трех или четырех месяцев прогулов я возвратился в школу. К счастью, директора не было, и меня направили к доброй черной женщине — социальному работнику.
Я рассказал ей, что мне 14 лет, что я учился в школе на Севере, что я ненавижу Атланту и весь американский Юг и хочу покинуть Джорджию.
Она сочувственно восприняла мой рассказ и повела меня домой. Там мне пришлось выслушать много горького от мамы, не перестававшей плакать.
— Мы не так богаты, но у меня есть все, что может пожелать маленький негритянский ребенок. Но его испортили на Севере. Он невежлив с белыми и не хочет ходить в школу. Я прожила в Джорджии всю свою жизнь, и у меня никогда не было конфликтов с белыми. Что плохого в Джорджии? Здесь, на Юге, нам, черным, намного лучше, чем на Севере. Здесь, во всяком случае, у нас есть еда.
Мама была глубоко задета тем, что я не хочу оставаться на Юге с ней и папой Саттоном. После этого прежних отношений между нами быть не могло. Я попрощался с ними и сел в чикагский экспресс.
Город стали
После пересадки в грохочущем Чикаго я ехал к своему отцу в Гэри (штат Индиана). Он жил там с войны. Отвоевав в Северной Африке, Италии и на Филиппинах и потратившись в Штаты, он не захотел вновь селиться на Юге и вместе с приятелями по армии приехал в Гэри, который находится примерно в 50 километрах от Чикаго.
Как только красно-желтый поезд отправился в направлении Гэри, сразу же можно было почувствовать приближение этого города. Большие оранжевые языки пламени поднимались в небо, а голубой дым отравлял воздух химическими веществами, как будто сотня убитых слонов разлагалась под палящими лучами африканского солнца.
Гэри — родина стальной корпорации «Ю. С. стил» и производит этого металла больше любого другого города в мире. За это его прозвали «городом стали».
До первой мировой войны города не существовало. На его месте вдоль озера Мичиган тянулись песчаные дюны.
Город возник вскоре после того, как Рокфеллер и Морган с разрешения Вашингтона скупили все сталелитейное производство и создали «Ю. С. стил» — крупнейшую в мире монополистическую корпорацию. Он получил свое название по имени федерального судьи, который был у Моргана «в кармане», а позднее стал шефом «Ю. С. стил».
В годы первой мировой войны в Гэри трудилось около 16 тысяч рабочих, а когда война закончилась, их было уже почти 60 тысяч — иностранных рабов всех национальностей. Они семь раз в неделю по 12 часов в сутки гнули спину в благословенной стране Моргана и Рокфеллера. Но прошло совсем немного времени, и здесь произошла первая забастовка. На улицах выросли штабели мешков с песком, и присланные Белым домом федеральные войска расстреливали американских рабочих как собак.