Моя Чалдонка
Шрифт:
— А тебе, Любушкин, лучше знать! — вздернула Лиза острый носик.
— Никогда толком не ответишь!
Веня вернулся быстро — школьники не успели рассесться. Вместе с Веней проскользнул в комнату и Чернобоб. Поджав свою метелку, он проворно забрался под Венину кровать. Веня подал дяде запечатанную сургучом бутыль и быстренько уселся на сундуке рядом с Володей.
— Это, значит, настоечка — голубиковая. — Дядя Яша откупорил бутылку и наполнил крохотные конические стаканчики. — Помаленьку, ради праздника. Уж только родителям не говорите, не выдавайте
— Грибочки? А я искал, дядя Яша… нету!
— Как же нету? Высокая банка, сверху марлей повязана. Плохо ты искал. Уж я сам. — И он застучал было деревяшкой.
— Да нету же, не ищите, — поспешно сказал Веня. — Я все осмотрел.
— Что ж, коза слизала, что ли?
— Н-не знаю. — Веня посмотрел на смоляную острую мордочку, высовывавшуюся из-за коврика. — Это, может, Чернобоб? — Он осмелел и, размахивая руками, заговорил, обращаясь к товарищам: — Он знаете как маринованные грузди любит! И капусту. Ого! Больше мяса.
— Ах ты, бес этакий! Пошел отсюдова!
Чернобоб, повизгивая, бросился вон из комнаты.
Дядя Яша уселся в деревянное кресло с соломенным сиденьем и стал разливать суп в плывущие к нему со всех сторон тарелки.
— То-то я смотрю — капуста в кадушке поубавилась, — говорил старый Отмахов, поглядывая на Веню. — И как это он ее, мерзлую, выковыривает? Лапами, что ли? Ну, а с грибами совсем потеха: пес-то их вместе с банкой слопал. И марлю сжевал… Ох, и прожора этот Чернобоб! Говорю, нельзя в дом пускать.
Что Ерема хохотал, а Римма и Лиза смеялись до слез, в этом ничего удивительного не было: они же ничего не знали, а вот что Веня подхихикивал, было непонятно. Радоваться нечему! Эта кукла Тамара, видать, о чем-то догадывается, и дядя Яша не зря насчет пропажи говорит: теперь Димин план в опасности.
А дядя Яша привстал, опираясь на стол, и вознес свою стопочку:
— Что ж, ребятня, за победу над врагом, за возвращение отцов ваших. — Он подумал: — Больше наливать не буду, а потому уж сразу и за Любовь Васильевну, что сейчас геройски на драге работает, за тружеников тыла. Ура!
Шесть голосов дружно подхватили «ура», и седьмой голосок донесся от дверей, когда за столом уже умолкли:
— Ура! Ура!
Это кричал младший Карякин. Его держала за руку девочка в длинной, не по росту, телогрейке.
— Валерик! Нина!
«Все-таки пришла!» — подумал Володя.
— Ну вот, и вся дровяная бригада собралась, — объявил дядя Яша. — Вот вам похлебка, а вот еще кое-что. Догоняйте! Ветром-то, видать, как следует просвистало!
— Это что — компот? — спросил Валерик, заглядывая на дно стаканчика.
— Можно сказать, вроде компота, — ответил дядя Яша.
— У, нам в садике по целому стакану дают! — Валерик выпил, выпятил губы: — Ух, сладко! Не, такой компот тетя Феня нам не давала.
Дядя Яша рассмеялся:
— Этот «компот» очень уважал мой отставной казак из Бейтоновки, у которого я ученье проходил. Еще покрепче любил… Зато уж нас, детей, любил, как я эту принадлежность.
Дядя
— Школа, думаете, такая была, как на площади, — под железной крышей? Изба голая, а посреди печь. По обе стороны печи — два «класса»: перваки и старшенькие. Казак наш, водки накушавшись, на печке лежит и в обе стороны команду подает; с печи, значит, нашим образованием руководит. Наскучит ему умственная работа, привстанет да как гаркнет: «Кто там — Яшка да Ивашка, лети стрелой за святой водой!» Это он так ханшин называл. Ну и бежишь, высунув язык, на ту сторону, в китайскую лавочку за китайской водкой.
— На ту сторону? — удивился Володя.
— Я тогда на Амуре жил. Против Бейтоновки китайский городок был — Цяо-Цзян.
Рассказывая, дядя Яша все подкладывал на овальное блюдо пышные, золотистые шанежки. Синюю кастрюлю сменила сковородка с жареной козулятиной, противни с песочным печеньем. Он угощал и приговаривал: «Ешьте, это все самозаготовки».
— Самозаготовки! — шепнула Римма Лизе. Сколько масла и муки ушло!
— И сахара, — ответила Лиза. — Наверное, весь месячный паек. — И шепотом спросила: — И что это дядя Яша все в ограду выходит? Все беспокоится о чем-то!
— Дядя Яша, — неожиданно спросил Веня, — а что казак-то, учитель твой, жив сейчас?
— А на что он тебе? — ответил из кухни Яков Лукьянович. — Понравилась тебе его наука?
— Что вы, дядя Яша! — быстро сказала Лиза. — Вене все равно, где учиться, лишь бы не учиться.
— Вот оно как! — Дядя Яша вошел в комнату. — Да… Сивер-то, ребята, какой взыграл! Словно как в сказке великан одну ноздрю зажал, а в другую дует. Того и гляди, сопки снесет. — Он сел на сундук. — Что ж это, Вениамин, про тебя говорят? Придется сейчас допрос учинить. Расскажи про отметки.
— Дядя Яша! — тоненько-тоненько сказал Веня. — Тогда у всех спроси. По алфавиту надо: к-л-м-н-о-п-р-с-т…
— Тихо. Знаю алфавит. Вызываю на «О»: Отмахов Вениамин.
Веня заерзал, завертелся:
— По физкультуре — пять, по рисованию — пять.
Он замолчал. Больше пятерок у него не было.
— По ботанике — четыре. Я еще опыты ставил и по корням сочинение писал.
— Ясно. Про ботанику хватит.
— По литературному чтению — три, по географии — три. — Веня торопился и глотал слова. — По истории, — он вдруг обрадовался, — ага, по истории три с плюсом.
— С плюсом? — переспросил Яков Лукьянович.
— Сам видел! Мария Максимовна в журнале плюсик поставила, мал-люсенький, совсем незаметный, карандашом.
— Плюсик? — опять переспросил дядя Яша. — За что? За то, что Перикл в кино ходил? По русскому-то что у тебя да по арифметике?
Веня уныло посмотрел на товарищей.
— Двойки у меня, — проговорил он еле слышно, — и по немецкому двойка…
— Так, — помолчав, сказал старый Отмахов и поднялся с сундука: — С праздником вас, Яков Лукьяныч!.. Ну ладно, вы хозяйничайте, а я на кухне покурю.