Моя Чалдонка
Шрифт:
— Что ж, мне будет там удобней? Благодарю. — Анна Никитична щелкнула замочком сумки, но не открыла ее.
— А вы… вы бы могли перебраться ко мне.
Анна Никитична посмотрела на вожатую с откровенным любопытством:
— К вам?
— Да.
— Но у вас такой плохой характер! Мы не уживемся.
— Ничего. У вас будет своя комната. Сможете на крючок запираться. Вы поймите: Сеня — вожатый, ваш помощник… И он так хорошо к вам относится.
— Антонина Дмитриевна, не шалите!
Но Тоня, по своему обыкновению, начав осаду крепости, должна была ее завоевать.
— Значит,
Учительница не успела ответить: кто-то тихо, одним пальцем постучал в дверь.
— Войдите! — сказала Тоня.
За дверью зашептались, завозились. Осторожный стук повторился. Наверное, школьники.
— Войдите! — Тоня распахнула дверь.
Она не ошиблась. Топчась, сбивая снег с ботинок, отряхивая снег с шапок, стояли двое ребят. У Володи Сухоребрия большой узел в руках; Веня Отмахов придерживал свой узел огромными брезентовыми рукавицами.
— Что это вы нагрузились? — спросила Тоня. — Не в поход ли собрались?
— Вот тут вещи, — ответил Володя.
— Какие вещи?
— Теплые. Хорошие.
— Тут и телогрейки, и катанки, и куфайки, — быстро оговорил Веня. — Вот мы вам принесли. Нет… и Анне Никитичне.
— Нам? — Тоня прищурила глаза. — Зачем же? — повторила она.
— Вот, не даст толком сказать! — сердито сказал Володя. — Это мы бойцам на фронт. Чтобы не мерзли. По радио передают все время — что же нам отставать!
— Мы давно думали, — поддержал Веня, — только хотели родителей спросить, чтобы разрешили. Вот и принесли.
Насчет родителей Веня нарочно ввернул, чтобы Тоня про историю с кинжалом не напомнила. И еще о многом хотелось рассказать маленькому Отмахову: о том, как, проводив Лариона Андреевича, сбегали они в аммоналку за вещами; как Веня ухитрился принести вещи домой и разложить по местам так, что дядя Яша ничего не заметил; и как дядя Яша, ничего не подозревая, отдал ему эти вещи для бойцов; и как сейчас проходили Веня с Володей по Партизанской улице и через площадь и все, кто встречался, смотрели на их узлы. Даже письмоносец Настя, которая всегда спешит, остановилась и посмотрела вслед. И Тамаркин отец все держался за ручку продснабовской двери, пока они проходили мимо. А Веня пыхтел вовсю и старался, чтобы узел не волочился по снегу. И еще…
— А почему с вами нет Пуртова? — спросила Анна Никитична. — Вы, кажется, последнее время все втроем…
— Дима? Дима тоже! — растерялся Веня. — Он потом… Он отдельно.
Веня не знал, что и сказать, только переглянулся с Володей. Не передавать же слова Димы, что они как хотят, а он сам по себе. И что ему эти вещи для побега нужны!
Но Тонечка — молодец! — ни о чем больше не стала спрашивать.
Вожатая помогла ребятам сложить вещи в учительской — под большим столом у окна. Володя повернул было к двери, но Веня не тронулся с места.
— А список будет? — деловито спросил он. — Чтобы ясно было, что от нас.
— Будет, конечно будет, — ответила Тоня. — И я думаю, что не на двух человек, а побольше.
— В других местах сразу в списки заносят, — упрямо сказал Веня.
— А ты откуда знаешь? — Тоня пристально
— Я не пионер, — ответил, смутившись, Веня.
— Все равно, — сказала Тоня. — Приходи.
Веня ничего не сказал и выбежал из комнаты.
В учительскую стремительно вошел Ларион Андреевич. Лицо у него было мятое, красное. Подойдя к столу, чтобы положить свой портфель с пряжками, он споткнулся о валенки, выпиравшие из отмаховского узла.
— Что это еще? — загремел Кайдалов. — Склад в учительской, устроили! Что это за вещи? Кто принес? — Он сердито смотрел на улыбавшуюся Тоню.
— Отмахов, Сухоребрий, — неохотно ответила Анна Никитична.
— И, конечно, Пуртов. Опять какую-нибудь пакость учинили!
— Вы не смеете! — вдруг топнула ногой учительница арифметики. — Вечно вы! Ничего не знаете!
— И вы… — остолбенел Кайдалов, — и вы на меня!
— И я, и я! Вы знаете, для чего, зачем они принесли? Почему не спросите? Только бы кричать на детей и… и водку пить!
Она подошла к Тоне:
— Я согласна переехать к вам, согласна, лишь бы не жить в одном доме с этим… с этим мрачным типом!
Она вышла, хлопнув дверью. Кайдалов растерянно смотрел на вещи, на дверь, на Тоню…
28
«Только бы кричать на детей…» Эта юная ростовчанка полагает, что для него, Кайдалова, самое радостное дело на свете — кричать, шуметь, пить водку.
Ларион Андреевич сидит на узком подоконнике в опустевшей учительской. В комнате темно и холодно, чертовски холодно, — ведь Елена Сергеевна топит не днем, а на ночь, чтобы печки не выстывали к утру. Кажется, даже бело-красный муляж человека застыл от холода в своем углу. Отличное анатомическое пособие эта модель человека! Как тонко, искусно вырисована вся нервная система! Даже удивительно, что он ничего не чувствует, не видит, не понимает. Вот счастливец! Обменяться бы с ним местами. Нет, он, Кайдалов, пожалуй, не подойдет для учебного пособия — великоват и слишком топорно сделан. И память, память, ничем не вытравишь память..
Насчет муляжа — глупости; надо идти домой. А зачем? Дома тоже темно и холодно. И то, что страшнее холода и мрака, — пустые кроватки близнецов. Покрытые пылью елочные игрушки в коробке под детским столиком. Альбомы со смешной и милой мазней…
Эх, жизнь, жизнь!.. С детских лет гнет она его, Кайдалова, — с той поры, как вытолкал его пьяный отец-приискатель из дому. С двенадцати лет привык на золоте работать — держать в руках тяжелый лоток, пожогами оттаивать мерзлую землю… И все же сколотил копейку, окончил учительскую семинарию. В брюках из мешковины сходил, да окончил! Товарищи устроились в реальных училищах — кто в Иркутске или Верхнеудинске, кто в Чите или Благовещенске, а он все по дальним приискам, в глухой тайге, в одногодичных и двухгодичных школах — с детьми старателей… Не кричал, не попивал водочку — учил и больше вашего, Анна Никитична, детей любил.