Моя панацея
Шрифт:
Инга раскрывает сумку из потёртой кожи, перебирает содержимое, раскрывает паспорт, улыбается.
— Как ты…
— Не спрашивай. Никакого криминала, но лучше не спрашивай.
— А телефон… он же дорогой. Мой простенький совсем был.
— Возмещаю ущерб.
— Этот хоть не разобьёшь?
— Я не всегда такой буйный, но клясться на костях предков не буду.
Смеётся и убирает сумку за спину. Вдруг в глазах мелькает что-то такое, от чего у меня сладко ноет под ложечкой. Вспархивает с места, становится на цыпочки и говорит,
— Я ведь не только платье купила… поможешь?
И поворачивается ко мне своей очаровательной задницей. Смотрит искоса, в глазах странный блеск, рукой указывает на спину. Там замок, и я медленно растёгиваю его.
Поводит плечами, а я стягиваю вниз платье.
— Ещё и бельё… красивое.
— Наверное… совсем в этих ваших женских финтифлюшках не разбираюсь. Но если тебе нравится, то да, я тоже в восторге.
Провожу пальцами вниз по цепочке позвонков, поддеваю застёжку, спускаюсь к талии. Обхватываю её, узкую, руками и замечаю, как по коже Инги рассыпаются мурашки. Очень много мурашек.
— Инга, ты же понимаешь, что сейчас будет?
Кивок головы, рваные вдохи, когда накрываю ладонями упругую грудь, скрытую от меня тонким розовым кружевом. Сжимаю крепко, ещё крепче прижимаю Ингу к себе. Её затылок на моей груди, а тело сотрясает мелкая дрожь.
— Чувствуешь? — толкаюсь вперёд, и моя эрекция между её ягодиц. Трусь, словно нет между нами никакой одежды, высекаю искры из своего терпения, сжигаю его дотла.
Но вместо ответа Инга глухо стонет. Чувствует. И хочет того же, что бы там её благоразумие не вопило.
— Просто расслабься, мне не нужны от тебя чудеса.
— А что надо?
— Естественность. И избавить тебя от этого.
Да, Инга, не охай так удивлённо. Я умею обращаться с женским бельём. Ничего в нём не понимаю, но уж с парочкой крючков как-нибудь справлюсь.
Бретельки скользят вниз по тонким рукам, пока лифчик не падает мне в ладонь. Сминаю кружево и отшвыриваю, словно оно в змею гремучую превратилось. Жаль, красивых женщин нельзя законом обязать не заковывать свою грудь в эту нелепую дизайнерскую броню. Ну вот что в них удобного?
Инга замирает птичкой на морозе, слегка дрожит, а я обхожу её по короткой дуге. Становлюсь напротив и никак не могу оторвать взгляд от женской груди. Аккуратной и идеальной. Двойка, но мне больше и не надо.
— Не смей! — предупреждаю, когда Инга почти прикрылась от меня скрещенными руками, почти спряталась. Почти успела, только хрен я позволю ей снова залезть в свою ракушку, сдать назад. — Заведи руки за спину.
Я умею надавить на нужные точки. Вот и Инга делает то, что велено, не отводя от меня взгляда огромных глаз. Они такие блестящие сейчас, такие красивые. Распахнутые, впитывающие каждое моё движение, а взгляд пристальный, внимательный.
Касаюсь пальцами горошины соска, тру его раскрытой ладонью, обвожу по контуру, слегка сжимаю. Мне сложно сейчас быть нежным — слишком возбуждён, но и излишней жестокости
Плечи Инги напрягаются, когда проделываю то же самое со вторым соском. Просто прищипываю, но этого хватает, чтобы в дыхании появилась характерная хрипотца, а жилка на виске напряглась и начала пульсировать. Я касаюсь её губами, слизываю солёную капельку, и кладу руки на высокую грудь.
Сминаю упругие полушария, словно пытаюсь проверить, нет ли в них имплантов — слишком уж идеальными ощущаются. Но нет, это же Инга — девочка, не знавшая достатка и любви. Обманувшая себя когда-то, поверившая, что неплохое отношение к ней мужа — это и есть любовь. Откуда там бабки на операции, откуда вообще бы в ней взялось желание что-то сделать для себя? Чтобы хотя бы себе нравиться. Да и не нужно ей ничего этого. Вот полюбить себя нужно, а к врачам идти нет — и так красавица. Куда ещё лучше? Только портить шедевр живописи неумелой реставрацией.
Все эти мысли проносятся в голове за долю секунды. Их поток обрывается ровно в тот момент, когда Инга упирается лбом в мою грудь, прячет лицо и часто-часто дышит. Обхватываю рукой её затылок, зарываюсь пальцами в волосы, глажу шею, расслабляю и возбуждаю ещё сильнее. И мне откликом хриплое дыхание и частые удары сердца, словно оно вот-вот выпрыгнет. Вот так, Инга, да…
— Я не обижу тебя. Не смогу.
Надеюсь, она мне верит. Её тело отзывается, пылает под ладонями, а я не могу сдержаться: провожу рукой по бархатистой коже живота и накрываю лобок. Инга едва ощутимо сжимается, но я не стремлюсь сразу оттарахать её пальцами. Чёрт, я бредил ею месяц, трахал других баб, представляя её, пока не понял, что это не поможет. Целый месяц, мать его! Я даже в юности так долго не полыхал от платонической любви, смех один. Но раз столько терпел, подожду ещё немного.
Просто глажу ткань трусиков. Не пытаюсь проверить, мокрая ли она для меня, течёт ли — я и так это знаю, мне не нужны вечные доказательства своей состоятельности, у меня с самооценкой всё в порядке. Я просто хочу, чтобы Инга доверилась мне. Забыла свои страхи, переступила через вбитые ей хер пойми кем догмы и принципы.
Зачем мне это, если вокруг, даже напрягаться не надо, можно найти не такую заморочную? Простую, понятную, раскованную, опытную. Любую, и не придётся так осторожно подбираться к ней, не нужно будет бояться сделать лишний шаг, но…
Хочется-то именно Ингу.
— Ты взрослая женщина, ты имеешь право хотеть мужчину. Это не страшно, не больно. И уж точно не стыдно.
— Не стыдно… — тихо вторит и смотрит на меня.
— Любого мужчину, значит, могу хотеть.
— В смысле любого? Только меня.
Инга тихо смеётся, а в глазах бушующий океан самых разных эмоций. Они сбивают с ног, накрывают штормовой волной, сметают с лица земли последние шаткие конструкции моей выдержки.
Ба-бах и нет терпения. Лопнуло.