Моя панацея
Шрифт:
Глушу мотор, проверяю наличие бумажника в кармане и вылезаю из машины. Такие товарищи бывают жутко полезными, если перед их носом помахать сотенной купюрой — любые тайны поведают, да ещё и с удовольствием.
Дед облизывается, осматривает меня с головы до ног и отбрасывает длинную палку подальше. Улыбается, а зубы крепкие и даже почти белые. Хм, может, он не такой и спитой? Просто старый да неухоженный.
— Мужик, заблудился? — хриплое в мою сторону, а я подхожу ближе. — Город в другой стороне.
Указывает мне за
— Я ищу Реутовых. Мне шепнули, что они тут где-то обитают.
Дед удивлённо крякает, осматривает меня уже внимательнее с ног до головы и хмурится. Поправляет бороду, словно это манишка, и почему-то отворачивается.
— Чего ж тебе, человек хороший, от семейки этой нужно? — в голосе сомнение и быстрый цепкий взгляд, как острие иглы под кожу. — Вроде приличный… тоже, что ли, из этих?
— Да так, дельце одно есть, — развожу руками и улыбаюсь самой своей простецкой улыбкой.
Я прекрасно знаю, где дом Ингиной тётки, но лишняя информация не помешает. Внутреннее чутьё подсказывает, что знакомец мой косматый может оказаться очень полезным.
— Дельце… — хмыкает и смотрит себе под ноги, словно на носках грязных колош могли вырасти цветы. И вдруг тяжело вздыхает, трёт себя пятернёй по горлу и заявляет в серую промозглую пустоту: — Пить что-то так хочется, не могу прямо.
Как предсказуемо.
Киваю на свою машину и предлагаю мотнуться до ближайшего магазина, а после уже выпить и закусить.
— Вижу, мужик ты хороший, только я тебе салон испачкаю.
Ты гляди, какой совестливый.
— Не боись, друг, почистим. Но не могу хорошего человека в беде бросить, да и у самого что-то горло высохло.
Ближайшим магазином оказывается бетонная коробка с яркой вывеской и броским названием “Мариетта”. Господи ты боже мой, время идёт, места другие, а ощущение от этой убогости всё то же.
— Сейчас Зинкина смена. Она хоть истеричка, но иногда нормальная, даже в долг дать может, — восторгается дед, оказавшийся при ближайшем знакомстве бывшим колхозным пастухом Семёнычем.
— Обойдёмся без долгов, угощаю.
Семёныч расцветает майской розой и светится, что та стоваттная лампочка. Помнится, мой батя тоже готов был плясать под дудку любого, кто ему наливал. Сплёвываю в грязь, в горле першит, и я бы действительно напился сегодня с удовольствием, потому что слишком сильно во мне ощущение, что попал в своё унылое прошлое. Кажется, что вот сейчас из-за поворота выйдет мать в своём клетчатом платье и в тапках на босу ногу, позовёт меня, а после будет суп на воде и самый вкусный десерт на свете — хлеб, посыпанный сахарным песком. А после вернётся папаша и всыплет всем подряд.
Так, не о том мне нужно думать, и пить не собираюсь — не сейчас, не за рулём.
— Вот тут у нас бар, — хохочет Семёныч, указывая заскорузлым пальцем на небольшой вход с торца магазина. — Мы люди простые, но кое-что
Культура в их понимании — пыльное помещение с парочкой белых пластиковых столиков, бумажная гирлянда на стене, а под ней плакат с полуобнажённой барышней. Хмурая Зинка на наше появление оживляется и, вильнув бёдрами, убегает за спиртным и закуской. Ей лет сорок и по всему видно: хочет замуж. Ну или просто приключений на округлую задницу.
— Не обращай внимания, она так с каждым незнакомым мужиком себя ведёт. Сейчас ещё сиськами тереться начнёт.
Семёныч гнусаво хохочет и хлопает меня по плечу. Всё-таки люди такие милые становятся, если им дать то, что нужно. Просто кому-то необходимы миллионы, а вот Семёнычу — водки испить нахаляву да хорошо закусить.
— Пожалуйста, ваш заказ, — щебечет Зинка и правда, наклоняется ниже, но я успеваю слегка отодвинуться, и из её плана по моему соблазнению выпадает одно звено. — Если надо будет что-то, я там, в торговом зале. Зовите.
— Непременно, — улыбаюсь, а Семёныч уже буквально похрюкивает от смеха.
Зинка шикает на него, но Семёныч слишком счастлив, чтобы его это проняло.
— Может, огурчиков солёных накрошить? Под водочку будет самое то. Это наши, местные, я сама солила! Пальчики оближете. Вряд ли такие пробовали когда-то.
— Идите, Зинаида, там уже покупателей, наверное, толпа.
Зина поводит плечами, бросает на меня последний плотоядный взгляд с долей разочарования и скрывается в двери. Даже хлопает ею порывисто — наверное, чтобы я, идиот, осознал, какое сокровище из рук выпадает.
— Она ещё та жучка гулящая, — сообщает по секрету и бодро разливает водку по пластиковым стаканчикам. — А ты мужик видный, вот она и хлопочет. Обычно от неё только матюги и слышно.
Честное слово, меньше всего мне нужна сейчас озабоченная Зинка, но снова улыбаюсь и откидываюсь на спинку пластикового стула.
— Давай, друг, за знакомство, — Семёныч подталкивает ко мне стаканчик, а я беру его в руки. Пить не буду, но поддержать видимость — дело святое.
Семёныч так активно хлещет водку, что совсем не замечает, следую ли я его примеру. Ему важно, чтобы у него не отобрали смысл жизни и не передумали наливать да кормить, всё остальное отходит на второй план.
По блеску в глазах замечаю, что Семёныч уже дошёл до нужной кондиции, да и содержимое бутылки уже близится к концу. Теперь он либо начнёт говорить, либо я уйду на все четыре стороны.
— Значит, Реутовы, — делает он правильный выбор, а я заказываю у Зинаиды её хвалёные соленья, колбасу да ещё одну бутылку.
Глаза Семёныча горят жадным блеском, а я вторю:
— Значит, Реутовы.
— Да, живут у нас такие, — будто я сам не знаю. — Сектанты чёртовы. Слухи ходят, что Машка Реутова — ведьма, и сыночки ейные совсем с башкой не дружат. Все в мамашу. Молитвы поют вечно, идиоты.