Моя панацея
Шрифт:
Мы шествуем к главному входу больницы, вокруг туманная тишина, но издалека доносится карканье воронья. Зябко. Инга кутается в пальто, кончик носа красный, а пальцы, сжимающие тонкие нитки, белеют то ли от холода, то ли от напряжения.
События сегодняшнего утра, всё сказанное друг другу, шумит в голове. Мысли теснят друг друга, тяжёлые, мрачные. Во мне зреет план, который я обязательно очень скоро осуществлю, только с текущими делами раскидаюсь. Пока выезжали из дома час назад в сопровождении охраны, когда заезжали в магазин сувениров на Слободской за дарацкими шарами, которые — Инга так сказала — обязательно
— Я тут подожду, наверное, — Инга отвлекает меня от мрачных мыслей прикосновением к плечу.
— Со мной иди, — отрывисто бросаю и закидываю окурок в ярко-красный мусорный бак. Ингаа слушается. Улыбается и семенит следом, и шарики вьются выше, разукрашивают пространство в яркие цвета.
Стремительно несусь по коридору к палате сына. Придерживая на плечах халат, почти лечу вперёд, хотя и нет для этого никаких причин. Не надо так спешить — Ярик же не впервые в больнице, он привычный, но всё равно меня словно кто-то невидимый к нему толкает.
Когда-то я вбил себе в голову, что настоящий мужик не должен растрачивать себя на нежности. Казалось, что только суровым и несгибаемым выживу. Да, меня таким сделала судьба, и я не спорил с ней — был жёстким, да таким и остался. Но в моей жизни появился Ярик, и многое пошло иначе.
— Папочка! Мама! — кричит Ярик и ёрзает на кровати, всё ещё одетый в казённую одежду. — Ух ты! Шарики!
При виде Инги он расцветает, тянет к ней руки. Или к шарикам? Ярик совсем другой стал, когда эта женщина переступила порог его комнаты. Светится весь и даже щёки румяными стали.
— Вот, рыбка, — Ярик подбирает с подушки желтоватое путанное нечто и протягивает мне. — Видишь? Я научился.
Моего сына распирает от гордости, и приходится улыбаться, глядя на невразумительный клубок, сплетённый явно из трубок капельницы. Когда-то в детстве я видел похожее, но думал, что такое искусство ушло в небытие.
Надо, что ли, медсестру отблагодарить — вон как Ярослава развлекла.
Инга достаёт из шкафчика аккуратно развешенный на плечиках костюм Ярика, в котором он так активно прыгал. Допрыгался.
— Давай, солнце, снимем эту жуткую пижаму, — приговаривает Инга, а я подхожу к койке сына и внимательно рассматриваю насвежо перебинтованную ногу. Вроде, не сильно распухла — это радует.
Инга так ловко переодевает Ярика, а он совсем не сопротивляется. Словно так было всегда, будто бы только так и должно быть. С Натальей у них были не очень отношения — сын капризничал, не хотел её слушаться, ныл и жаловался. Но сейчас всё иначе.
Отхожу к окну, набираю сообщение одному из своих юристов, после связываюсь с финансовым отделом и слушаю отчёт главбуха о проведённых за сутки платежах. Отдаю личному помощнику текущие распоряжения, раскидываю по департаментам срочные дела, пока Инга возится с Яриком.
— Мы красивые и готовые, — сообщает Инга, а Ярик морщится, одетый по всей форме, и пытается влезть к ней на колени, только больная нога мешает.
Ластится, смотрит вверх на привязанные к изголовью койки шарики и восторженно что-то бормочет себе под нос. Я знаю от врача, что с его ногой ещё пару дней и будет полный порядок, но мне всё равно неприятно смотреть на то, насколько ему сейчас трудно быть подвижным и активным.
— Давай, сын, отнесу тебя к машине.
Убираю телефон в задний карман брюк, подхожу к сладкой парочке, чуть наклоняюсь вперёд и закрываю глаза, когда ноздрей касается аромат шампуня Инги. Я знаю этот запах — бутылка с этим шампунем стоит на полке в моей ванной уже несколько месяцев, но я никогда им не пользовался им — слишком приторный запах. А тут точное попадание, и если бы не льнущий ко мне сын, обвивающий шею тонкими ручонками, не удержался и взял Ингу прямо здесь и сейчас.
— С ногой аккуратнее, — хлопочет Инга.
— Папа, шарики! — кричит Ярик, когда мы чуть было не уходим, забыв о разноцветном латексном великолепии.
— Я понесу, Ярик, не беспокойся. Держись за папу крепче, не упади.
Через несколько минут я усаживаю сына на заднее сиденье машины, а Егор оборачивается и улыбается Ярику. Всё-таки неплохой мужик — мой водитель.
— Я сейчас, — говорю, убирая растрёпанные ветром волосы Инге за ухо. — Надо пару дел утрясти и документы оформить.
— Папа очень деловой, — объясняет Ярик и прыскает смехом в ладошки.
— Давай, Ярослав, не будем мешать твоему папе.
Инга смотрит на меня с тревогой, но не спорит — прячется в салоне автомобиля и захлопывает дверцу. За тонированными стёклами их с сыном не видно, но её взгляд на себе ощущаю.
Она чувствует, что разговор на кухне для меня не прошёл бесследно. И правильно делает, только обсуждать с ней это не собираюсь — мне хватило её слёз, когда сдуру попытался.
Отхожу подальше от машины, набираю номер начальника гаража и прошу подогнать в условленное место одну из самых неприметных наших машин.
Ну что, прошлое Инги? Пора понять и увидеть своими глазами, что ты такое.
22. Максим
В это трудно поверить, но когда-то я был ребёнком. Жил в такой глуши, что зимой туда часто переставали ходить автобусы, а если и приезжали, вязли по окна в слякотном снегу и глохли насмерть. Из всех развлечений у местного населения была лишь бухашка, да сплетни. Нет, в самом деле, чем ещё заниматься отрезанным от соседних поселений людям? И вроде бы большой город был совсем недалеко, но цивилизацией нас баловать не планировали. Иногда я вспоминаю то время и кажется, что всё это случилось с кем-то другим, не со мной. Хотя тот маленький мальчик всё ещё живёт глубоко внутри меня, никуда от самого себя не деться.
Я ворочаю тяжёлые валуны памяти, когда моя машина буксует на бездорожье. Время словно отматывается назад, и меня затягивает воронкой в прошлое. Потому что вокруг почти те же самые пейзажи. Место другое, а упадок и запустение то же.
Село Кукушкино встречает меня покосившимся ржавым указателем, чахлыми ёлками в почти растащенном на дрова лесочке, да алкашом, ковыряющимся в придорожной грязи. Что в ней можно найти? Но ощущение такое, что косматый дед ищет бриллианты.
Я снижаю скорость, чтобы не разгрохать подвеску окончательно, а дед поворачивается на звук мотора. Смотрит внимательно, хмурится и чешет лишайную бороду. Думает, хотя и не уверен, что он не пропил последние мозги, и в голове его не мелькает на репите “абырвалг”.