Моя панацея
Шрифт:
— Я… я сейчас…
— Давай, девочка, кончай.
И эта фраза, как приказ, прошивает меня насквозь пулемётной очередью, впивается в сердце, стекается огненным ручьём ниже, выстреливает искрами внизу живота.
В глазах темнеет. На мгновение тёмная пелена скрывает от меня всё, обволакивает. Судорога проходит по ногам, подгибаю пальцы, тянусь к Максиму. Его грудь покрыта бисеринами пота, я трусь об неё воспалёнными сосками, хочу большего.
— Макс, — выкрикиваю. Рука Максима на моём затылке, как маячок
Падаю лбом на его плечо, дышу надсадно, до боли в рёбрах. Максим прижимает меня к себе, берёт в плен своих рук, а член пульсирует внутри, добавляет удовольствия.
Растекаюсь киселём по сильному телу. Превращаюсь в безвольный кусочек желе, а сердце грохочет так, что вот-вот выпрыгнет через горло
— Блядь, — в ухо, но впервые меня не коробят маты. Это же не тётка, это же Максим. Это не то, не со зла, не в мою сторону. Не обо мне. Не про меня.
20. Инга
Я варю кофе, а за окном рассвет. Через несколько часов нужно ехать за Яриком, и я не хочу уснуть в самый неподходящий момент. Потому кофе и покрепче.
Перебираю босыми ступнями, прохладный воздух кондиционера касается голых бёдер, они покрываются пупырышками, но это здорово освежает. После секса, который, стыдно признаться, слишком мне понравился, кожа горит огнём, и кровь до сих пор бурлит в венах. Вот только мне неспокойно. Какое-то дурное предчувствие царапает сердце. В кухне тишина, а я украдкой поглядываю на Максима, но не решаюсь заговорить.
Максим стоит у окна, из одежды на нём только белое махровое полотенце, на коже после душа ещё остались влажные капли. Они поблёскивают в ярком свете десятка потолочных лампочек, искрят, кажутся чем-то волшебным. Только Максим на меня внимания не обращает — смотрит на осенний сад сквозь тройной стеклопакет и курит. Тихий, задумчивый, немного странный, он втягивает табачный дым и медленно выпускает его вверх. Свободной от сигареты рукой упирается в стену, и мышцы на предплечье слишком уж напряжены.
А говорят, что секс мужчин расслабляет, но тут какой-то особенный случай. Не к добру это, пятой точкой чувствую.
Максим сейчас мрачнее обычного, а брови сведены к переносице, хмурые. О чём ты думаешь? Что гложет?
Наверное, я всё-таки сделала что-то не так. Максим, получил от меня то, что хотел, и теперь всем своим видом даёт понять, что не стоила овчинка выделки. Вон, паспорт мне вернул, сумку. Надо тогда уходить. Зачем эта тягостная тишина?
— Я предупреждала, — срывается с языка то, о чём я даже думать секунду назад не хотела. Наверное, подсознание взыграло, выдало этот финт.
Вглядываюсь в зарождающуюся на кофейной поверхностью янтарную пенку. Всматриваюсь в пузырьки, мысленно их пересчитываю,
— О чём ты? — чувствую, что смотрит на меня, но я не хочу видеть его глаза сейчас. — Инга, я жду ответа.
— Я предупреждала, что плохая любовница, — выдыхаю на каком-то щемящем сердце нерве. — Убедился?
Максим останавливается за моей спиной, кладёт руки на талию и разворачивает к лицом себе резко, поддевает пальцами подбородок, заглядывает в глаза. Всё происходит так быстро, что ойкнуть не успеваю, не то что увернуться. Приходится выносить эту пытку — его взглядом. Тяжёлым и требовательным, проникающим в самые глубины.
— То есть ты считаешь, что я переживаю о том, что ты не заглотнула по самые яйца и не закрутилась во время секса морским узлом? — напирает, а в воздухе грозовой фронт и стылый ветер.
Конечно, это всего лишь ощущение и мы всё ещё в просторной кухне лишь вдвоём, но мне упорно кажется, что вот-вот прольётся кислотный дождь и сожжёт тут всё напрочь. И меня в первую очередь.
— Хватит выдумывать всякую ересь, — словно из ведра с ног до головы обливает своей уверенностью, заряжает ею. И мне хочется верить, и я позволяю себе эту вольность. — Если бы я хотел только секса, если бы ожидал чудес камасутры, точно не с тобой в постель ложился. Нахрена мне этот стресс, возня вся с твоими комплексами, если хотелось просто за сиську подержаться? Думаешь, я каждую проходяющую через мой член бабу готов к сыну подпустить?
Максим упирается своим лбом в мой, и хватка жёстких пальцев на подбородке слабеет. А я касаюсь влажных волос на затылке, перебираю короткие пряди, они щекочут ладонь, и это действие странным образом успокаивает.
— Я… я не знаю, — вздыхаю, но больше мне не хочется молчать и держать всё в себе. Мне хочется говорить о том, что волнует, что болит где-то там внутри. — Я не знаю, почему ты такой мрачный, молчаливый. От кофе отказался, думаешь о чём-то, хмуришься. Это странно, понимаешь?
— Думаешь? — в уголках губ дрожит усмешка, придаёт мне сил нести чушь дальше.
— Пусть я не очень опытная по части мужской психологии, не всегда понимаю, как правильно… но мне кажется, если мужчине всё понравилось, если он остался доволен, если секс был хорошим, то мужчина не молчит и не кажется злее чёрта.
— Понимаю, — неожиданно легко соглашается и касается губами моей шеи. Его руки ложатся на талию, опускаются ниже, оглаживают бёдра, ласкают.
И вдруг мне становится так стыдно, неловко. Нелепая, глупая. Права была, наверное, тётка: я тупая. Отмороженная и недоразвитая.