Моя панацея
Шрифт:
Семёныч уже на той стадии опьянения, когда теряются границы, и язык молотит сам по себе, без связи с мозгов. Не обращает внимание, что я, по сути, пришлый человек, могу узнать что-то лишнее — ему хочется говорить. И пить, но я накладываю ему в тарелку сомнительного качества салат, чтобы не вырубился прямо здесь за столом.
— Говорят, у них девчонка была на воспитании… то ли племяшка, то ли детдомовская, — бросаю наживку, и Семёныч проглатывает её, даже не интересуясь, откуда мне это может быть известно.
— Ага, племяшка, — кивает и отправляет в рот ложку салата. Жуёт, запивает пивом, снова кивает. —
Про себя улыбаюсь: это так на неё похоже.
Семёныч тем временем выпячивает грудь, хлопает себя кулаком в районе сердце и расплёскивает пиво. Развезло, голубчика.
— Я ж её прятал от Машки, когда та наказывать девку собиралась. Ага, в моём домике бывало ночевала. Совсем ободранная была, худая, в синяках. Я прикармливал её конфетами, вот она и возит мне их теперь. Очень смешная.
— Били, говоришь?
— А то! Машка, если разойдётся, чистый зверь. Бабы ей говорили, чтоб в детдом девку сдала да богом не прикрывалась. Где бог советует детей бить? Я-то больше в Ленина верю, но бог точно не такой.
— А она что?
— Отмахивалась, — брезгливо морщится и причмокивает. — Типа долг такой перед сестрой покойной и божий указ этот крест тянуть на себе. А по мне так всё это басни, просто за девчонку платили хорошо.
И немного пожевав губы, спрашивает:
— Только вот скажи мне, Максим, что это за долг такой перед покойницей, чтоб её сиротку бить смертным боем? Ещё и сынков своих подговаривать. Они ж только строят из себя праведников, божих людей, а сами жаднее чёрта. Говорят, они у других сектантов десятину требуют, на неё вон уже какую домину отгрохали, ироды.
У меня сводит зубы. Честное слово, я в общих чертах знал это всё, только изнутри прошлое Инги кажется совсем уродливым. Оно в сто раз хуже моего, потому что мой папаша всего лишь был пьющим психопатом и лупил меня честно, а не прикрываясь божьим промыслом.
— Девчонка паспорт однажды спёрла и в город сбежала в семнадцать. Школу кончила и сбежала. И правильно! — кулаком по столу. — Тихоня, но сообразила, что ничего хорошего тут её не ждёт.
— Это она правильно, — замечаю задумчиво и барабаню пальцами по столу.
— Там вроде в институт поступила и замуж выскочила очень быстро. Правда, её муженёк так ни разу тут и не появился и правильно: в наших гиблых местах делать нечего. А она ездит иногда, ага. Глупая, от тётки ей слова доброго не услышать, там молитвы головного мозга и жадность.
Семёныч удивляет меня, потому что сохранять при таком образе жизни и количестве выпитого ясность ума — нужно иметь недюжие мозги. Хорошо, что я остановился.
Мой говорливый собутыльник распечатывает вторую бутылку и теряет ко мне интерес. Сейчас ему и так хорошо, и я поднимаюсь, хлопаю его по плечу и выхожу из этого элитного ресторана. Пока что я выяснил всё, что мне было необходимо. Визиты вежливости будем наносить попозже.
23. Инга
После решения своих жутко важных дел Максим вернулся поздно — ближе к ночи. За это время успела прийти нанятая им медсестра и осмотреть Ярика. Надавала кучу советов, попыталась потрепать мальчика по голове, но он нахмурился и глянул на неё сердито,
Ещё мы с Яриком вздремнули немного, после приготовили ужин, почитали и даже раскрасили всеми цветами радуги несколько нарисованных машинок.
Ярик, высунув язык, бодро орудовал карандашами и лишь изредка морщился, удобнее устраивая на специальной подушечке больную ногу. Он ни о чём не спрашивал — ему просто было хорошо рядом со мной. А мне с ним. Странная ситуация, которая непременно может закончиться в один момент бедой, но человек — существо малодушной, я не исключение.
— Когда поправишься, пойдём с тобой в парк, — пообещала, укладывая его спать, а Ярик принялся так бурно фантазировать на тему будущего похода, что перевозбудился и вырубился за минуту.
На часах десять, Максима всё нет. Можно пойти спать, потому что у меня нет ни прав, ни обязанностей караулить его со скалкой наперевес. Он взрослый мальчик, у него действительно много дел, и это единственное, что мне нужно понимать. Всё остальное — мой личный выбор.
Я иду на кухню и варю кофе. Ничего, посижу у окна, подумаю о жизни — очень полезное занятие. Всё равно спать не хочется.
Сажусь за стол, аромат кофе щекочет ноздри, в своей комнате спит Ярик и… я вдруг понимаю, что мне не хочется грустить. Впервые мне очень спокойно. Впитываю насыщенную горечь напитка и смотрю в темное небо за окном. Там звёзды, и их так много, что остаётся верить: за каждой из них кроется что-то хорошее, просто в это нужно поверить. Нужно принять.
Сейчас в моей голове не зудит голос тётки, не слышен издевательский хохот братьев, а все двери давно открыты для меня. Я могу встать и в любой момент уйти, стать свободной. Даже злость на Павлика не так сильно гложет меня — пусть это останется на его совести. Мы неплохо жили, но любила ли я его? Не знаю… всегда казалось, что да. Как же может быть иначе? Он мой муж, единственный мужчина, которого знала. Человек, за спиной которого я спряталась однажды. Но стена эта рухнула и, наверное, уже давно. Просто обломками меня завалило только сейчас.
За окном звёзды. Десять, тридцать, пятьдесят. Сбиваюсь со счёта и смеюсь с самой себя. Такая глупая, честное слово, но когда в глаза бьёт луч света и слышится приглушённый рокот мотора, улыбаюсь. На плите ужин, который мы приготовили вместе с Яриком — тот так активно крошил пальцами пучок петрушки, что только смеяться и оставалось. В чашке густой и ароматный кофе, а в душе покой.
Больше похожий на затишье перед бурей, но пусть. Я мастер запирать плохое на все замки и прятать голову в песок. Шаги Максима приближаются, но когда мне кажется, что он вот-вот переступит порог, он сворачивает. Поднимается по лестнице в комнату Ярика, а я за это время успеваю полностью накрыть на стол.
Пока нарезаю ржаной хлеб, думаю о том, что не видела отца лучше, чем Максим. Есть какая-то щемящая правильность в их отношениях и очень большая взаимная любовь.
Максим появляется на пороге спустя минут пятнадцать после своего появления в доме. По влажным волосам понимаю, что даже душ успел принять. Он одет в серые спортивные брюки и светлую майку, обнажающую широкие плечи. Красивый…
— Я ужин приготовила, — заявляю и указываю рукой на накрытый стол. — Ты устал, наверное, и голоден.