Моя Шамбала
Шрифт:
Следом за бабушкой выскочила мать с Олькой. Олька узнала брата, но стояла в стороне, не решаясь подойти.
Из квартир стали выходить соседи, и бабушка, оду-ревшая от счастья, сквозь слезы объясняла: "Сын, Паша вернулся!"
Мать внесла вещи в квартиру и, оставив их в прихо-жей, служившей и кухней, провела дядю Павла в зал, уса-дила на диван, села сама, но тут же вскочила.
– Ой, да что же мы! Тебе ж умыться надо с дороги, - спохватилась мать и потащила дядю Павла к умывальнику, достала из комода чистое полотенце и стояла, смотрела, как по пояс голый брат фыркает, разбрызгивая воду, обдавая себя из сложенных
– Да что ты, мам? Живой ведь вернулся, - стал он не-ловко успокаивать бабушку.
Мать затолкала бабушку в зал и недовольно выговари-вала:
– Ну, хватит, хватит! Как по покойнику, ей богу!
Бабушка скоро успокоилась. Когда, застегивая на ходу гимнастерку, в зал вошел дядя Павел, моя мать опять засуе-тилась.
– Мам, почисти картошки. Небось голодный?
– повер-нулась она к брату.
– Да нет, я перекусил в буфете с одним приятелем.
Ну, тогда ладно. Я сбегаю за Юрием Тимофеевичем, может пораньше уйдет с работы. Ты хоть Юрия Тимофее-вича помнишь?
– Помню,- кивнул дядя Павел.
Мать обернулась скоро. Она достала из хозяйственной сумки бутылку водки с коричневой сургучной головкой, по-ставила на стол и, весело посмотрев на брата, пошла на кухню помогать бабушке.
Пришел отец. Дядя Павел стоял, опустив руки и рас-тянув губы в застенчивой улыбке. Он не знал, как теперь обращаться к отцу, и от этого чувствовал неловкость. Я помнил, что до войны он звал отца дядей Юрой, слушал с открытым ртом и ходил за ним собачонкой. Конечно, тогда он был пацаном, а теперь сам мужик. Говорят, что на войне за год три идет. Тогда дяде Павлу сейчас, считай, за три-дцать.
– Ну, давай обнимемся что-ли, герой!
– отец обнял дя-дю Павла, и они расцеловались,
– Возмужал, посуровел,- отметил отец, разглядывая дядю Павла.- Видно, что пороху понюхал.
– Пороху понюхал!- серьёзно согласился дядя Павел. Глаза его сразу потускнели, ушли в себя, и он стал похож на умудренного жизнью старика.
Отец взял дядю Павла за плечи, усадил на диван и, покрутив в руках бутылку водки, одиноким реквизитом стоявшую на столе, сказал:
– Давай-ка по маленькой, пока женщины обед сообразят.
Он принес из кухни два граненых стакана и миску с огурцами, налил по-чуть водки.
– Ну, за то, чтоб больше войны не было.
Они выпили.
– Хороши огурчики, Тимофеич!
– неожиданно нашел форму обращения дядя Павел.
– Со своего огорода,- похвастался отец.
– Нам нарезали пять соток, здорово выручает. Семья-то: нас трое, да детиш-ки. Не знаю как бы мы без огорода.
– Я как устроюсь, мать с Олькой возьму,- сказал тогда дядя Павел.
– Ну, это ты брось!
– обиделся отец.
– Разговор не об этом. Всем сейчас тяжело.
– Да нет, Тимофеич,- смутился дядя Павел.
–
Вошла бабушка с кастрюлей подогретых щей. Мать поставила на стол селедку, сало, принесла в большой миске дымящуюся, целиком отваренную картошку.
Уселись за стол, дядя Павел остался с отцом на диване. Разлили водку: мужчинам в стаканы, женщинам в гране-ные рюмочки.
Мы с Олькой пили из чайных чашек квас. Мать стала наливать в тарелки щи. Отец встал со стаканом и сказал, обращаясь больше к бабушке:
– Ну, мать, дождалась! И война кончилась, и сын жи-вой вернулся. Давайте до дна, за встречу.
Пока ели щи, молчали, только алюминиевые ложки звякали о тарелки. От второй рюмки женщины отказались, и мужчины допили водку одни. Насытившись и чуть захме-лев, заговорили.
– Тимофеич, я по последнему письму понял, что ты за границей был?
– Был,- подтвердил отец. Усмехнулся и добавил: - Да чуть там совсем не остался.
– Это как?
– не понял дядя Павел.
– Долгая это история, Паша. Я стараюсь не вспоминать, - отец поморщился как от зубной боли, но, поймав вопроси-тельный взгляд дяди Павла, неохотно стал рассказывать:
– Сопровождали мы груз через границу и попали в за-саду диверсионной группы. Я чудом выжил. Считай полго-да в госпиталях валялся. Два месяца в Тегеране, три - в Аш-хабаде... А сейчас приступы донимают. Голова.
– Ой, Паш, как я с ним намучилась,- плаксиво отозва-лась мать.
– Ведь как приступ начинается, на стенку лезет. Если б не Вовка, давно бы в Кишкинку попал. Потому и "скорую" боюсь вызывать. Как-то раз, когда Вовку где-то с ребятами носило,- мать строго посмотрела в мою сторону, - вызвала, а его в Кишкинку отвезли. Спасибо, сама с ним по-ехала, да еле уговорила, чтобы отпустили, да расписку за-ставили писать, что, мол, несу ответственность. Потом уж Вовка, слава богу, явился... Там не разбирают, нормальный ты или ненормальный. Глаза-то в это время безумные. По-пробуй, вытерпи такую боль!
– А Вовка-то что? Чем Вовка-то помогает?
– спросил дядя Павел.
– Да лечить он руками, Паш, может. Способности у не-го такие. Руки излучают какое-то тепло особое, - зашептала мать.
– Это что ж, колдовство какое, вроде как знахарь?- удивился дядя Павел.
– Дар это божий, сынок. Господь ему послал,- вмеша-лась бабушка и прочитала на память елейным голосом: "Придя в дом Петров, Иисус увидел тёщу его, лежащую в горячке, и коснулся руки её, и она встала и служила им".
– Мам, опять ты с глупостями своими, - осадила мать бабушку.
– Это не глупости, это Евангелие от Матфея, - усмех-нулся отец.
– Попом бы тебе, Юрий Тимофеич, быть. И Библию, и Евангелие знаешь,- одобрила бабушка. Она робела перед отцом и обращалась к нему не иначе как Юрий Тимофее-вич. Юрой отца называла только мать, но в третьем лице тоже звала по имени-отчеству. Был он намного старше ма-тери и относился к ней со снисходительностью старше-классника к младшему.
– Нет здесь никакого колдовства, Павел,- повернулся к дяде Павлу отец.
– Это научный факт. В научной литературе описаны случаи исцеления с помощью рук, которые явля-ются источниками энергии. Более того, все мы - и я, и ты - обладаем этой энергией. Только некоторые люди обладают этой энергией в большей степени.