Моя Шамбала
Шрифт:
На Леху жалко было смотреть. Блатной налет с него слетел как шелуха, будто его и не было. Леха осунулся, бе-лесые ресницы растерянно хлопали, и было видно, что он напуган.
Леха появился утром, когда отец уже был на работе, и как шмыгнул в бабушкину комнату, так и просидел там до вечера.
Бабушка порхала из кухни в комнату, из комнаты на кухню, совала Лехе картошку с огурцом и все охала и со-крушалась, что он похудел.
Придя с работы, отец спросил коротко:
– Пришел?
– Дома, целый день сидит, не евши, в рот ничего не взял, - заскулила бабушка Маруся.
– Пусть зайдет в зал, -
– Леня, дитенок, иди, Юрий Тимофеевич зовет, - с на-рочитой строгостью позвала бабушка и просительно к отцу:
– Ты ж его, сироту, не бей.
– Дура вы, мамаша, - возмутился отец.
– Вам бы не за-ступаться, а просить меня, чтоб три шкуры с него, подлеца, спустил за его дела, а вы ...
Отец не договорил и, махнув рукой, ушел в зал. Из своего убежища вышел Лexa. Он не знал, куда деть руки, то засовывал их в карманы, то вытаскивал, и они щупали и мяли рубаху, а глаза его бегали загнанными зверьками.
– Ой, дитенок, сиротинушка моя горемычная, голо-вушка горькая, - вполголоса запричитала бабушка, погля-дывая на дверь в зал.
– Леонид, - послышался голос отца.
Леха втянул голову в плечи и шагнул в комнату с ви-дом обреченного на смерть. Я было сунулся за ним следом, но отец выставил меня за дверь, и я сидел, прислушиваясь к тому, что происходило в зале. Бабушка мягко, как кошка, ходила по кухне, промокала глаза концом головного платка и тоже прислушивалась.
До нас доносился сердитый голос отца, но слов было не разобрать. Только отчетливо выговаривал рыдающий голос Лехи: "Отец, гад буду, если..." Наконец, дверь распахнулась, и вышел Леха с красными мокрыми глазами и жалким оска-лом зубов с огненным сиянием золотой коронки.
– За отца душу выну, - пообещал Лехa и ушел в бабуш-кину комнату додумывать свою дальнейшую жизнь...
На улице никого не было, и я побежал на пустырь. В это время на пустыре тренировался чемпион области Юра Алексеев, и мы любили смотреть, как он метает свой молот. Пацаны кучно сидели на пригорке и следили за чемпио-ном. В спортивных шароварах, до пояса обнаженный, Алек-сеев, раскручивал над головой ядро на металлическом тро-се, поворачивался вслед за ядром несколько раз сам и вы-пускал снаряд. Ядро тянуло спортсмена за собой, и он ба-лансировал на одной ноге, удерживая равновесие, чтобы не переступить черту, и следил за полетом снаряда, который со свистом, рассекая воздух, мощно летел, неся за собой трос с ручкой, будто хвост кометы; опускался по дуге и глу-хо бухал о землю, замерев в выбитой им лунке. Алексеев так и стоял на одной ноге, провожая взглядом ядро и наклоня-ясь, будто сам летел вместе со снарядом, и только когда снаряд падал, он, словно спотыкался обо что-то, выпрям-лялся и шел к концу поля.
Алексеев долго щупал землю или воронку, вырытую ядром, чистил шар снятой рукавицей и, наконец, возвра-щался на исходную позицию. Меня всегда удивляло, что он тащил ядро через все поле назад, а не бросал его оттуда еще раз.
– Юрик, сколько?
– деловито осведомился Пахом. Алексеев даже не посмотрел в его сторону, расставил ноги, потоптался, как бы врываясь в вытоптанный пятачок, и снова закрутил молот над головой.
– Меньше пятидесяти, - сочувственно перевел Мухо-меджан.
– Ну что, Вовец?
– поинтересовался Монгол.
– Твой отец Лёхе врезал? Ребята отвели глаза от поля и
– Нет, - разочаровал я их, - не врезал.
– Почему?
– Откуда я знаю? Отец с ним целый час о чем-то гово-рил, а дверь была закрыта.
– А откуда ж ты знаешь, что не врезал?
– с надеждой спросил Изя Каплунский. Я пожал плачами:
– Если бы он его ударил, Леха визжал бы как резан-ный, а он молчал. Да и отец никогда не дерется.
– Вовец, а почему Леха тебя не любит? Вроде дядька, заступаться должен, а ты сам его боишься.
– Не знаю. Он себя считает сиротой, а я при отце и ма-тери. Злится. Только у нас дома отец никого не выделяет. С Олькой нам покупают все поровну, ей даже больше, чтобы разговоров не было. А Леха сам себя в несчастные записал. Ему неловко вроде сидеть на отцовой шее, а сам получает мало. И злится. Со шпаной связался.
– А зачем ему получать много? Он на кондитерской фабрике работает. Конфеты, пряники. Ешь, не хочу!
– Изя мечтательно завел глаза.
– Нас бы туда!
– согласился Вовка Мотя. Все засмея-лись.
– От Лехи всегда кондитерской фабрикой пахнет, - ска-зал Григорян.
– Эссенцией от него всегда пахнет, - усмехнулся я.
– Фруктовая эссенция, которую добавляют в конфеты, на спирту. Мужики там ее пьют вместо водки.
– То-то Лёха все время пьяный ходит, - сообразил Витька Мотя.
– Так за что его забрали в милицию?
– спросил Самуил.
– Не знаю. Бабушка не говорит, а мать сказала, что это не моего ума дело.
– Не знаю, не знаю!
– передразнил Пахом.
– Что ты вообще знаешь? Мать говорит, что они ограбили квартиру.
– Не квартиру, а магазин, - поправил Ванька Коза.
– А Леха на шухере стоял.
Витька Мотя присвистнул. Мы выжидательно смотре-ли на Ваньку. Ванька было замолчал, чуть поколебался и выложил все, что знал:
– Магазин брали монастырские, с которыми водится Леха. Леху поставили на шухер. Только какой Леха вор? Обыкновенный приблатненный. Стоял, а коленки, видно, тряслись. Увидел лягавого - в штаны наложил и драпанул с перепугу. Тот его и сцапал. Конечно, подняли тревогу. Всех и взяли. Китаец ушел вроде, но через день его тоже взяли на малине.
– Не драпани Леха, лягаш прошел бы мимо - и магази-ну хана, - заключил Иван.
Пока мы молча переваривали Ванькин рассказ, Алек-сеев успел снова метнуть свой молот и ощупывал воронку на другом конце. Монгол вынул изо рта сухую былинку, ко-торую лениво перетирал зубами, и вдруг спросил:
– Коза, а откуда тебе все это известно?
Иван приподнялся на локтях, внимательно посмотрел на Монгола и с усмешкой ответил:
– Сорока на хвосте принесла.
– Смотри, Коза, доиграешься. Забуришь как Леха. Кур-ские-то почище монастырских будут.
Ванька презрительно циркнул слюной через зубы и ничего не ответил.
Ванька последнее время водился с нами редко, все больше бегал на Курскую, где жила отъявленная шпана. Не раз он приносил домой ворованные тряпки, а мать молча прятала, невольно поощряя его. Старшая сестра, Нинка, девка красивая и развязная, когда Ванька показал ей ма-ленькие золотые сережки, спросила:
– Где взял?
– Нашел, - ответил Ванька,
– Сразу две?
– засмеялась Нинка. Серьги у него взяла и, подмигнув, сказала, улыбаясь: