Моя Шамбала
Шрифт:
Дома я застал заплаканную мать. Она утешала бабуш-ку, которая в голос причитала. Отец нервно ходил по залу.
– Вовка, ешь сам! Там я тебе на столе все оставила, - сказала мать.
Я сел за стол. Из слов матери и по причитанию бабуш-ки я понял, что Леху снова взяли. Приехал "Черный во-рон", и два милиционера увезли моего горемычного не-удельного дядьку.
Глава 8
Прокурорские дочки. В лес за порохом. Землянка. Гильза с предсмертной запиской. Костер. Наказание. Сон.
Сквозь
– Даром что красивая, а будет так перебирать и в дев-ках останется, - слышал я голос матери.
– Другая и некраси-вая, а, глядишь, замуж выскочила и жить еще как будет.
– Это уж точно, - поддакивала тетя Нина.
– Недаром го-ворится, "Не родись красивой, а родись счастливой".
– Чем Витька не жених? Воевал, собой видный, серьез-ный. И семья хорошая. Дядя Петя - шишка по сельскому хозяйству. Тетя Клава сроду за ним не работала.
В голосе матери слышалась обида за Витьку. Тетя Ни-на чуть помолчала и с матерью не согласилась:
– Да нет, Шур, простоват все же Витька для нее.
– Дере-венские они, а Ленку вон как воспитали, как одевают. Сей-час-то приехала к родителям из Ленинграда. В институт по-ступила.
– Ну, не знаю, Витька на руках бы ее носил. Уж очень они гордые.
– Насильно мил не будешь.
– Старые говорят: стерпится - слюбится. А сейчас же-нихи, где они? Другая рада бы хоть за какого ни на есть ин-валида, лишь бы мужик был.
– А по мне, чем какой-нибудь, лучше вообще никакой, - зло ответила тетя Нина. Недовольные друг другом жен-щины замолчали.
– Все же Витьку жалко, извелся весь, - примирительно сказала мать.
– Ничего, от этого еще никто не умирал. Сук по себе рубить надо. И Витька твой найдет бабу попроще и думать про Ленку забудет.
В большом доме с высокими окнами напротив жил прокурор с прокуроршей и двумя дочерьми, Еленой и Эл-лой. Девятнадцатилетняя Елена была настоящей красави-цей, и за ней робко ухаживал демобилизованный офицер Витька Голощапов. Ходил Голощапов в военном кителе без погон, в синих галифе и хромовых сапогах. Китель украша-ли желто-красные нашивки о ранениях и шесть медалей. Голощаповы занимали просторную квартиру в нашем доме, а окна их выходили на улицу и смотрели на прокурорские окна.
Наша ровесница Элла с нами не водилась, ее учили играть на пианино, и она изводила улицу гаммами. Кроме гамм мы от нее больше ничего не слышали. Иногда она пе-ла под свои гаммы, голоса не хватало, и она пускала "пету-ха". Мы дразнили Эллу с улицы, кукарекая на все лады. То-гда ее мать захлопывала окна, предварительно обозвав нас "хулиганьем" и "босью драной".
Жили прокуроры богато, У них был телефон, может быть, единственный на улице. Позже телефон поставили переехавшим в наш двор в пустующую квартиру в кирпич-ном доме Григорянам. Месроп Аванесович Григорян, отец Армена и его сестры Таты, работал в горкоме партии.
– Мам, есть хочу!
– окончательно стряхнув с себя сон, заявил я.
– А, проснулся. Умойся сначала, потом будешь есть.
– Хотя бы "здравствуй" сказал, жених, - засмеялась те-тя Нина.
– Здравствуйте.
– То-то
– ворчливо заметила мать.
– Сего-дня-то куда вас понесет?
– От ребят отбою нет. Где носит, с кем носит? Улица, одна улица на уме, - пожаловалась мать тете Нине.
– Здоровый парень, чего ему не носиться?
– заступи-лась за меня тетя Нина.
– Пусть мускулы нагуливает.
Я не сказал, куда меня понесет сегодня, потому что се-годня мы шли в лес, куда дорога нам была заказана. В лесу оставались еще снаряды, патроны и могли быть мины. И хотя минеры поработали везде, где могли быть мины, опас-ность наткнуться на мину оставалась. Все еще помнили, как на мине в Медвежьем лесу подорвались братья Галкины и Толик Беляев из нашей школы. Старшего Галкина разнесло на куски, Толику оторвало ногу и ранило в голову, и он так и умер, не приходя в сознание. Младшему Галкину, навер-но, потому что он шел последним, "повезло": он лишился двух пальцев на левой руке, у него осколком вырвало щеку и контузило. Минеры еще раз прочесали лес миноискате-лями, но кроме мин оставались еще патроны, неразорвав-шиеся снаряды, гранаты.
Тогда попало под горячую руку от матери Ваньке Па-хому. Она отодрала его ремнем, приговаривая:
– Не ходи в лес, не ходи!
Мы потом спросили, заступаясь за Ваньку:
– Тетя Клава, за что вы его били, он ведь в лес не хо-дил.
– Знаю, что не ходил, - согласилась тетя Клава, - Толь-ко теперь уж точно не пойдет.
– Галкина хоронили в закрытом гробу. Толю несли в открытом. Но какое это имело значение! Обоих не было в живых.
После этого случая в лес ходить долго никто не решал-ся. Потом у ребят с других улиц появился порох причудли-вой формы: в виде желтых цилиндриков; мелкий, черными кристалликами, и в виде палочек. Мы выменивали порох на биты, покупали на выигранные пятаки. Порох вспыхи-вал от спички и моментально сгорал, хорошо стрелял, если его положить на железку или гладкий камень и ударить молотком или другим тяжелым предметом...
Пойти в лес предложил Монгол.
– Там этого пороху навалом!
– сказал Монгол.
– А если подорвемся?
– сказал осторожный Самуил Ваткин.
– Никто не подрывается, а мы подорвемся?
– в голосе Монгола была убийственная ирония, и мы нашли его довод разумным.
– Дома - никому!
– предупредил Монгол и показал ку-лак...
По городу ехали трамваем. Сбились кучей на задней площадке поближе к дверям, пугливо озираясь на проход ва-гона, чтобы не прозевать кондукторшу. А когда где-то рядом раздалось: "Кто еще не взял билетики" и Монгол крикнул: "Атанда, прыгай", мы, не раздумывая, повыскакивали из трамвая. Последним прыгал Сеня Письман, прыгнул и рас-тянулся на мостовой, быстро вскочил и, прихрамывая, побе-жал за нами. Следом неслись ругательства кондукторши.
– Кто ж так прыгает, дурачок?
– стал отчитывать Мон-гол Семена.
– Надо прыгать вперед и стараться пробежать за трамваем, а ты сиганул назад. Хорошо еще, мордой мос-товую не пропахал. Чем стукнулся-то?
Сеня захныкал, одной ладонью утирая хлюпающий нос, другой, держась за то место, которым сдуру ударился о мостовую.
– Не ной, - Монгол хлопнул Сеню по плечу.
– Не голо-ва, пройдет.
Ближе к железнодорожному вокзалу стояло недостро-енное с довоенных лет здание причудливой формы из красного кирпича.