Моя Шамбала
Шрифт:
– Да, Шур! Ты знаешь новость-то?
– Какую?
– не отрываясь от плиты, спросила мать.
– Жорик-то с Анькой расписались. На ноябрьские свадьбу играть будут.
– Да ты что?
– мать оставила сковородку, которую уже взяла за ручку, чтобы снять, на плите и быстро повернулась к тете Нине.
– Добился все же!
– мать засмеялась довольным сме-хом.
– Где же свадьба будет?
– Вроде, у немца, У них места много.
– А жить где?
– А это у него. У Жорки хоть и одна комнатка, но боль-шой коридор и чулан как комната. Можно спальню сделать ... Жорку, Шур, как подменили. Водки в рот не берет. И все с Анькой вместе.
–
– Ну, это ты не загадывай! Все мужики начинают хорошо, да кончают плохо, - тетя Нина засмеялась и ушла к себе.
Из коридора донеслись оживленные голоса тети Нины и Туболихи. Мать направилась было к двери, чтобы по-смотреть, что там стряслось, но дверь широко раскрылась, и на пороге появилась бабушка Василина, моя любимая муд-рая бабушка, мать отца. В одной руке небольшой узелок, в другой обструганная клюка. Одета она была нарядно и яр-ко, как одевались испокон веков в деревнях на Брянщине; белая рубаха, расшитая крестом, понева из домотканной ткани и что-то вроде тюрбана на голове, кажется, это назы-вается повойник. Видно было, что бабушка очень устала. Она поискала глазами и перекрестилась на угол, потом по-клонилась матери:
– Здравствуй, Шура, здравствуй, детка!
Они с матерью расцеловались.
Увидев меня, она заплакала и стала жадно целовать меня в щеки, в глаза, куда попадала.
Меня всегда раздражали поцелуи, и я считал, что дав-но вырос из этих телячьих нежностей, но когда это делала бабушка Василина, я почему-то не чувствовал стыда. Мне было радостно от ее чистой беззаветной любви и хотелось плакать, уткнувшись в ее колени.
Бабушка, почему ты плачешь?
– проглатывая комок, подкатиший к горлу, но счастливый, спросил я, высвобож-даясь из ее объятий.
– А жалок ты мне, дитенок! И все вы мне жалки, - за-ключила Василина и передником вытерла голубые, как ва-сильки, но поблекшие и затянутые мутью глаза.
Вышел oтец, и они обнялись.
– Как же ты добралась одна?
– удивился отец.
– А пешком, - просто ответила бабушка.
– Через весь город?
– у отца приподнялись брови.
– А ничего! Где посижу, отдохну. Помаленьку. Да здесь всего верст шесть будет.
Отец увел бабушку в зал, и они о чем-то долго говори-ли вдвоем. Потом отец говорил тихо с матерью на кухне, а я сидел с бабушкой. Мать что-то возражала, в голосе отца появилось раздражение, и он стал что-то выговаривать ей. Затем все быстро успокоилось.
– Бабушка будет жить с нами, - объявил отец. Мое сердце радостно запрыгало, и я прижался к бабушке Васи-лине.
Вечером я рассказал о своем видении и своем сне. В глазах матери как всегда отразилась тревога, а отец, конеч-но, попытался найти естественное объяснение, которому, наверно, сам уже не верил:
– Это все твоя сверхвпечатлительность. И сверхъесте-ственного здесь ничего нет. Просто ты близко к сердцу принял смерть нищенки, вот тебя и преследуют те видения, которые ты бессознательно рисуешь в своей голове.
Бабушка объяснила все иначе и проще:
– Вова, дитенок! Это душа ее не может успокоиться и обращается к тебе, божьему человеку, просит успокоить ее. Ты видел могилку сына ее. Значит, есть она. Это она тебе ее показала. Надо бы родственникам ее съездить туда, да ты говоришь, нет у нее никого... А я вот что сделаю. Я помо-люсь за упокой ее души, свечку поставлю. И за упокой его души тоже помолюсь.
– Скажете тоже, мама!
– недоверчиво фыркнула мать. Отец промолчал.
Бабушку поместили в каморку с Олькой. Она немного посидела еще с отцом и матерью, потом все
Вечером, когда я с улицы пришел домой, бабушка по-звала меня:
– Вова, дитенок! Ноги болят, спасу нет. Посмотри, милок.
Я приподнял одеяло до колен. Ноги распухли, вены вздулись. Это были даже не ноги, а что-то бесформенно толстое с красно-фиолетовым оттенком.
– Зачем же ты пешком шла?
– опросил я.
– Как же им не болеть? И без того маешься ногами, да еще пешком.
– Так, так, дитенок!
– согласилась покорно бабушка.
Я стал водить руками от колен к ступням, потом по-просил прикрыться рубахой, откинул одеяло, и руки мои поднялись чуть выше. Я чувствовал, как поток энергии шел к рукам и через руки к больным ногам бабушки, для меня этот поток был видимым, как и свечение вокруг бабушки-ных ног с лиловым оттенком и множеством темных сгуст-ков. Это мерцающее разноцветье медленно светлело, и ли-ловый оттенок менял свой цвет, становясь бледно-голубым. Сгустки оставались, но из темно-красных превратились в розовые. Я с радостью заметил, что опухоль спадает. Ноги стали приобретать нормальный живой цвет, а вены уже не выступают столь уродливо, а прячутся под кожу.
– Ну, как, баб?
– спросил я, накрывая бабушкины ноги одеялом.
– Ангел, ангел божий!
– повторяла бабушка, а глаза ее сияли тем счастьем сошедшей благодати, какое она всегда испытывала после общения с Богом, молясь усердно и ис-кренне, как это делают только истинно верующие...
После того как я залечил гноившуюся рану на ноге де-ревенского мальчика Ванятки, чего не смогла сделать сама бабушка, умевшая лечить заговором, она совершенно серь-езно зачислила меня в святые.
– Бог тебя отметил, дитенок! Он избрал тебя из мно-гих. Недаром Аноха зовется "божий человек".
И бабушка попыталась поцеловать мне руку, но отец строго сказал:
– Это еще что, мама?
– у отца даже голос изменился.
– Чтоб я этого больше не видел. Никто его никуда не изби-рал. Парень как парень. А если у него такие способности, то Бог здесь не причем. Такие факты призвана объяснять со-временная наука.
Бабушка согласно кивала головой, но, конечно, оста-валась при своем мнении.
В тот раз на родине отца, в глухой Брянской деревуш-ке, куда отец повез меня с матерью после освобождения Брянской области, состоялась моя любовь к бабушке Васи-лине. И эта любовь незримо и прочно соединилась с чувст-вом любви к Родине, потому что там, в этой глуши меня сразили наповал дикие, уходящие в бесконечную даль и те-ряющиеся за горизонтом Брянские леса, и ручей вокруг холма, на котором строился новый дом, потому что в де-ревне, после партизанского противостояния немцам оста-лись лишь обгорелые остовы печей, да землянки, в которых люди жили, как кроты.
Там, в бабушкиной деревне я налился вдруг силой и понял, что другой такой земли в мире больше нет и не бу-дет.
Жить в деревне с каждым годом становилось все тяже-лей. И через год отец привез из деревни брата с женой, по-том приехала младшая сестра, а за ними потянулась посте-пенно другая родня. А когда умер дед Тимоха, бабушка за-колотила дом и тоже подалась поближе к детям...
Боль отступила, и Василина, освобожденная на время от страданий, забылась коротким сном, а проснулась с мыс-лью о сыне Николае и невестке Зинаиде, у которых жила все это время. О разговоре, который возник у них перед тем, как "отфутболить" ее к Нюрке, она не знала...