Моя Шамбала
Шрифт:
– "Сиди тихо и не рыпайся!" - приказал он и стал что-то доказывать Ваське. Тот нехотя пошел к немцу, который сверлил белесыми глазами Василину, хищно раздувая ноз-дри при виде кровоточащего лица. Василина стояла, вжав-шись в печку, и прижимала детишек к животу, до боли сти-скивая их головы тяжелыми руками, и ужас был в ее глазах. Кровь тоненькой струйкой скатывалась из носа на подборо-док, сочилась из разбитой губы. Дети тоже были перемаза-ны кровью и, насмерть перепуганные, тоже молчали.
– Неси самогон. Живо!
– скомандовал ей Митька и ти-хо добавил: - Да не жмись. Вишь, как обернулось
При слове "самогон" немец закрутил головой, как ре-тивый конь, и глаза его по-кошачьи блеснули.
– Будем самогон "тринкен", - подтвердил Васька.
– Гут, - удовлетворенно сказал немец, расслабляясь и опуская автомат.
Жесткое хищное выражение исчезло с его лица и при-обрело мирный человеческий вид.
Василина ожила и, птицей вылетев в сени, вернулась с двухлитровой бутылью, заткнутой деревянной пробкой, обернутой чистой тряпицей.
Они ушли, прихватив с собой молоденького поросен-ка, оставив Василину приходить в себя. И та отходила мед-ленно и все никак не могла унять дрожи в коленках.
Антонина ставила матери холодные примочки на раз-битое лицо и тихонько всхлипывала. Валька с Катькой, как ни в чем не бывало, затевали свору из-за стрелянной гиль-зы.
Ночью Тимофей ушел в лес вместе с коровой. Митька успел шепнуть Василине, чтобы Тимоха дома не показы-вался.
Партизаны действовали активно. Они контролировали дороги, отбивали и возвращали населению скот, захваты-вали обозы с продовольствием, появлялись внезапно там, где их не ждали, и наводили ужас на немцев, которые ста-ли, в конце концов, панически бояться самого слова "пар-тизан", и даже произносили его с опаской.
Служба разведки была поставлена так, что ни один из обозов, вышедших из Галеевки, не доходил до Сечи, где располагался Гебитскоммиссариат...
Ваську Ермакова убили средь бела дня. Сначала его предупредили, и на какое-то время он притих, но когда первый испуг прошел, принялся лютовать с прежней силой, хотя стал осторожнее - один по улице не ходил, а на ночь у дома ставил охрану. К тому же, добился размещения в Га-леевке отделения солдат.
Его зарезали, как кабана - ножом под лопатку. Он ле-жал лицом вверх, видно, перевернули, чтобы убедиться в его смерти. Наверно, с Васькой пришлось повозиться, и в хате шла борьба, так как стол был перевернут, на полу ва-лялись подушки, у окна лежало заваленное ведро с фику-сом.
В открытых глазах Васьки застыл ужас. На груди ле-жала записка, написанная химическим карандашом: "Так будет со всеми предателями".
И тогда пришли каратели. Партизаны успели уйти, ос-тавив засаду для прикрытия и заминировав подходы к лесу. Предупредил Митька-цыган, Он же предупредил и тех в де-ревне, кому в первую очередь грозила опасность.
Нарвавшись на засаду и напоровшись на минное поле, немцы потеряли чуть ли не треть солдат и оставили возле леса две покореженные танкетки. Полегла и засада, но от-ряд, обремененный бабами и детишками, скотом и хозяйст-вом далеко оторвался от преследования и будто растворил-ся в бескрайних просторах Брянских лесов.
Разъяренные каратели стали чинить расправу в дерев-не. Они согнали жителей к дому старосты. Люди молча жа-лись друг к другу и со страхом смотрели на карателей.
Полупьяные солдаты в черных мундирах
Притащили избитого Митьку-цыгана со связанными руками, и стало понятно, для кого готовилась веревка с петлей, которую немецкий солдат и русский полицай Сень-ка Шулепа старательно прилаживали к толстому суку ста-рого раскидистого клена. Глаза Митьки закрывал лилово-синий пузырь, на разбитых губах запеклась кровь.
Молодой мордастый немец нашел кусок фанеры с вы-щербленными краями, углем вывел по-русски "партизан" и по-немецки "partisan" и с помощью куска проволоки по-весил на шею съежившегося Митьки.
Митька растерянно смотрел на сельчан, и в глазах его было отчаяние и мольба. Что-то его мучило, и он хотел и не знал, как освободить свою совесть.
Когда его подвели к виселице, он заплакал. Его поста-вили на скамейку, взятую в доме старосты, и, когда стали надевать петлю, он, словно поняв, наконец, и поверив окончательно, что сейчас умрет, и не скоро будут сказаны слова, его оправдывающие, заторопился:
– Братцы, за вас я это... не полицай я. Это я поначалу так... партизаны скажут...
У него из-под ног выбили скамейку, и она отлетела в сторону, вещь иуды-хозяина, сослужившего за него мертво-го, еще одну мерзкую службу. Но успел еще крикнуть Митька:
– Бейте их, сук поганых. Мстите за нас, убитых.
И уже не было страха в его звонком, отчаянном голосе. Бабы заголосили. Десятка два солдат по команде сняли с машин канистры с бензином и бросились врассыпную по деревне, поджигая заранее намеченные "партизанские" дома. Вскоре деревня полыхала смоляным факелом, высоко выбрасывая искры.
Никого больше не тронули каратели, увозя убитых и раненых, оставив без крова стариков, женщин и детей.
Следом, как шакалы за крупным хищником, потрусили, собрав свой, ставший обширным, скарб, полицаи Сенька Шу-лепа и Ванька Сычев, справедливо опасаясь возмездия.
Глава 10
Эхо войны. Школьная линейка. Костя ругает ребят за то, за что хвалил Сорокин. Припадок эпилепсии.
Три пацана из соседней школы на Пушкинской подор-вались на бомбе в самом центре города. Кто знал, что на не-большом пустыре, недалеко от кинотеатра "Родина", где до войны стоял памятник Сталину, лежала и ждала своего ча-са неразорвавшаяся авиабомба. Пацаны, все курские, два шестиклассника и семиклассник, ковырялись в земле в по-исках каких-нибудь трофеев. На пустырях, в подвалах и на чердаках чего только после войны не находили: и каски, и пустые пулеметные ленты, и патронные гильзы, а иногда и оружие. У нас в сарае, например, с войны остался целый ар-сенал оружия и, что самое удивительное, несколько кавале-рийских шашек в черных с позолотой ножнах.