Моя жизнь 1964-1994
Шрифт:
Потом нас послали в Ленинград за семенами. Рано утром взяли двое детских саночек и пошли по железнодорожным путям в Ленинград. Всего пошло 7 или 8 женщин: Чувырина Тоня, Запорожцева тётя Оля, Михайлова Ксения, а остальных не помню. В районе ст. Обухово стоял мост, а на нём часовой. Помню, до войны перед этим мостом был большой планерный клуб. От заводов "Звезда" имени Ворошилова и "Большевик". Мы туда часто бегали смотреть. Один раз нас даже на самолётике покатали. Часовой нас останавливает и требует пропуск. Мы говорим ему, куда и за чем едем. Показали направление на Садовую улицу за семенами. Но всё равно через мост он нас не пустил. Говорит: "Вон обходите справа. На насыпь заберётесь?" Мы ответили, что заберёмся и пошли. Перед Сортировочной нас снова задержали. Опять обошли по путям, где формируются составы. Перед Обводным каналом мы к мосту не пошли, а сразу свернули налево. Вышли на Лиговский проспект и дальше до Садовой. Забрали семена в двух мешочках и пошли домой. Обратно нас уже пропустили. У моста стояли офицеры. Они только спросили, что везём и разрешили пройти. Вернулись мы в 12 ночи. От нашей станции до Московского
У совхоза были конюшни. Рядом оставалось очень много навоза. И вот в конце февраля или начале марта решили восстанавливать парники. Они сохранились. Надо было из них выбрасывать старую землю и засыпать свежую. И вот мы 7 или 8 женщин нагрузим дровни навозом. И везём сани к парникам. До них было метров 300-400. За день делали 4 возки. Потом, когда потеплело, загружали землю с навозом в парники. Стёкла, конечно, все были разбиты, но рамы уцелели. Когда появились всходы, их укрывали соломенными матами. А потом пограничники на своей машине привезли стёкла. Остеклили примерно треть довоенных парников. Вырастили рассаду капусты и брюквы. Ещё выращивали редиску и другую зелень, которую отправляли в госпиталя. Из совхоза "Лесного" дали 20 коров, а из совхоза Парголово дали одну лошадь, а потом и трактор. Прислали женщину агронома. Начали пахать. Посадили картошку, но очень мало. Всего мешка два, а в основном сажали кормовую свёклу и турнепс. Турнепс уродился такой хороший, сочный. Это тоже кормовая культура, но такая сладкая, сочная. Мы ребята её всегда ели, вот так возродился наш совхоз.
Когда начало пригревать солнышко, кто-то вспомнил, что в апреле 1941 года на свиней напала какая то болезнь, штук сорок их сдохло. Туши закопали у болота. И вот в марте месяце женщины, ребятишки, все пошли всё это выкапывать. За один день всех свиней разобрали по кусочку. И когда это стали варить, запах стоял на всю округу. Но никто не отравился. Все, кто ел, остались живы.
В это время мы переехали из нашего полу разбитого дома в другой. Расскажу эту историю с начала. Раньше директором совхоза у нас работал мамин земляк Борисов Василий Николаевич. Потом он был назначен председателем нашего Райисполкома. В 1939 году его взяли в Смольный. Там он работал по обустройству захваченного у финнов Карельского перешейка. У нас жил юрист Кубля Александр Александрович. Его семья успела выехать. И вот в самый голод Кубля пришел в Смольный к Борисову и говорит: "Спаси меня. Я тебе дом подпишу". Дал ему документы. Борисов приехал. Пришел к нам и говорит, чтобы мы переезжали в дом Кубли. Дом был хороший с садом. Стоял на окраине нашей Славянки. А раз дом хороший, то в нём остановились офицеры, заведовавшие продовольствием. Так мы с ними и жили в одном доме. Кубля был юрист. По национальности швед. У него была прекрасная библиотека юридических книг. Многие из которых были на шведском языке. Библиотеку занимали военные. И они все эти книги пустили на кулечки, в которые рассыпали нормы сахарного песка. И эти книги по листочку пошли на эти фунтики.
В мае стало полегче. Пошла лебеда, за ней щавель. Из лебеды делали лепёшки. Её проварят немножко, добавят соли и на плиту. Такие вкусные лепёшки...
В июне я работала за паспортистку и за секретаря. У меня и печать была совхозная. Из оккупированного Слуцка (Павловска) все районные учреждения переехали в Усть-Ижору. И Исполком, Райком и Собес и Военкомат. Усть-Ижора стала центром Слуцкого района. В него входили Рыбацкое, Усть-Славянка, Понтонное. Петро Славянка и Сапёрное.
Два раза в неделю я ходила из Петро Славянки до Усть-Ижоры. Носила документацию в район, милицию. Короче по делам совхоза. Это километров 18. Иду я один раз. Там вдоль мощёной дороги выкопана канава для стока воды, над ней на столбиках дощатые мостки для пешеходов. А на встречу едет на велосипеде такой важный мальчишка. В солдатской форме. Пилотка набекрень. И кричит: "Посторонись!" Я не успела посторониться, и он чуть меня не сбил, но остановился. Я ему говорю: "Чё ты, дурак едешь то на людей? Чё ты форму то одел?" Он пилотку поправил и говорит: "А ты чё тут делаешь?" Я ответила, что работаю здесь. И в свою очередь спрашиваю, что он тут делает. Он стал рассказывать: "Я тут служу воспитанником. Вон наша землянка роты связи. У меня здесь отец служит начальником химслужбы. Лейтенант Шибаев. Служу связистом в первом батальоне у лейтенанта Кукареко. Сейчас наша часть отведена на отдых. Мне дали два дня и я еду к отцу". Он показал, где живёт командир 952-го полка Гришин. Через день я и махнула к этой землянке. Часовой спрашивает: "Зачем тебе командир полка?" Я отвечаю: "Да надо". Он вызвал связного. Вышел Белинский Иван Иванович. Он был с Одессы. Такой был проходимец. Всё время доставал кожаные пальто для начальства. Съездит в Ленинград и оттуда привезёт. Он тоже спрашивает: "Зачем?" Я говорю: "Да нужно мне". Он пропустил. Я захожу. Такая небольшая землянка, стол с бумагами. Командир спрашивает: "Ну, по какому поводу я Вам понадобился?" Я отвечаю, что хочу служить у них. Он говорит: "О, служака какая, а что умеешь делать?" Я рассказала, что училась, где и как. Говорю, что могу санитаркой быть. Он говорит: "Нет, ты маленького роста. Тебе раненого не притащить. А вот телефонисткой можешь". Позвонил начальнику связи капитану Богатырёву. Тот говорит, что у него связисток не хватает, линейщиков. Мы заявки в штаб подаём, а нам говорят, что нет людей. Командир полка спрашивает: "Возьмёте молодую телефонистку, девочку?" Тот отвечает: "Конечно, возьмём, если она сообразительная. Гришин говорит: "Да, по-видимому сообразительная". Прихожу, встречает командир роты связи Сельвёрстов и спрашивает: "Что умеешь?" Говорю: "Всё умею". А сама ничего не умею. Он говорит: "Да это не сложно. Когда придёшь?" Я ответила, что завтра приду. На завтра и пришла. Никаких документов у меня не спрашивали. Только поинтересовались, сколько мне лет. Так я стала связисткой 952-го
Из формы дали только гимнастёрку, солдатский ремень и пилотку. Юбка была своя из дома. Хромовые сапожки мне отдала двоюродная сестра. До войны была мода носить хромовые сапоги в гармошку. Вот они у неё остались от мужа, ушедшего на фронт. Размер их был 38-й, а мой 34-й. Ну да какая разница, зато у меня в полку самые модные сапоги были. Потом выдали кирзовые, тоже 38-го размера. Но хромовые я сохранила. В них пришла из армии и в училище ходила в них же. Женского обмундирования и белья не было даже в медсанбатах. Врач Нина Васильевна Ильина, москвичка рассказывала, что к ним приходил знакомиться комиссар 55-й армии. Спрашивал, что и как. Они ему пожаловались, что нет женского обмундирования и белья. Только после этого стали выдавать: рубашки там и прочее. Ещё мне выдали "смертный медальон". Но вскоре он куда-то делся.
Меня обучили. Что, как, какой аппарат, как называется. Короче всё устройство. Потом экзамены принимал новый начальник связи Капыл Александр Васильевич. До войны он работал на заводе "Электросила" инженером. Стали приходить ещё девушки. Появилась Громова Нина. Но она мало была. Её что-то начальство прогнало. Перевели в 942-й полк. А оттуда тоже, за "хорошие" дела какие-то. Пришла Мельникова Зина. Она жила на Лиговском проспекте. Отец её лейтенант Мельников был у нас командиром батареи сорокопяток. Они жили в доме Перцева на Лиговке. В их дом попала бомба. Мать и младшая сестра погибли. Отец сходил в город и её привёл. Её приняли, правда после контузии она плохо слышала. Такая красивая девочка, но плохо слышала. Иной раз ночью прибежит, разбудит и просит: "Ой, иди, послушай. Я ничего не понимаю, не слышу".
Путроловская операция была отложена, потому, что офицеры, ходившие в Петро Славянку к женщинам, разболтали о дне её начала. У нас в особом отделе был такой старший сержант Пунтышев. Он приходит и говорит мне: "Слушай, связистка маленькая. Тебя требуют в расположение". Я отвечаю: "Ой, я ничего не знаю. Я не куда не пойду". Ребята говорят: "Иди. Это в особый отдел". Потом приходит наш лейтенант и говорит: "Тамара иди, раз особый отдел надо идти". А я тогда и не знала что это такое особый отдел. Пошли с Пунтышевым. Он мне по дороге говорит: "Если я когда появлюсь и кого вызываю, обязательно надо идти". Приходим, сидит капитан Лавров Иван Васильевич. Спрашивает меня: "Ты ходила домой?" Я отвечаю, что ходила бельё переодеть. Он спрашивает, говорила ли я что-нибудь. Я отвечаю, что ничего не говорила. Потому, что и сама не знала когда начнётся наступление. А мама мне сама сказала, что завтра мы пойдём в бой. Вся Славянка знает. Ещё немножко поговорили на общие темы, и он меня отпустил, сказав, чтобы я о нашем разговоре никому не говорила. Вот и всё. Но тогда наступление действительно отложили на неделю.
В этой операции мой узел связи располагался на окраине Колпино в подвале школы на улице Стахановской. После войны номер школы был 402. В подвале стояла вода. Мы набросали досок. Поставили парты под аппаратуру. Связь тянулась по бывшей ул. Веры Слуцкой. Через территорию бывшей радиостанции. Теперь там завод "Воен-охот". Дальше через кустарник, лесок до Путролово. Всего километра три. Операция длилась не долго. Но у нас там погиб командир полка Гришин. Он шел в солдатской цепи, и рядом упала мина. Его похоронили на берегу Ижоры. Потом перенесли на Серафимовское кладбище в Ленинграде. Освободили деревни Мокколово и Путролово на правом берегу Ижоры до моста, до Ям-Ижоры. Самих деревень конечно небыло. Сперва, наступал наш полк, а 947-й как бы вторым эшелоном. А в конце июля, начале августа наступали наоборот. 947-й полк впереди, а мы за ним. Это уже была Ям-Ижорская операция. Освободили Ям-Ижору. Потом нас отвели в Петро Славянку в свои же землянки.
В июле меня приняли в Комсомол. После Путроловской операции состоялась комсомольская конференция дивизии. Она проходила в Колпино. В подвале одного из домов. Тогда комсомольцы работали как— то, на собрании был начальник политотдела дивизии Золотухин. Инструкторы политотдела тоже были. И там зашел разговор о снабжении солдат питанием во время боя. Николай Королёв и ещё кто-то из врачей подговорили меня выступить. Дело в том, что, так как тылы стояли в Колпино. Все начпроды имели любовниц, им надо было питаться. Вот офицеры и говорят: "А ты выступи, что вам не подвозили питание". А нам и в самом деле не подвозили. Ну, я в таком духе и выступила, что бойцы там дерутся, а наши начпроды продукты неизвестно куда девают. Офицеры так мне захлопали (говорит, улыбаясь) Почему они боялись сами сказать? Не знаю. Ну, а мне было всё равно. Вот так меня узнали в дивизии.
Помню, как нам зачитывали приказ Верховного Главнокомандующего №227. Отнеслись к нему по-разному. Проводились собрания, где обсуждался этот приказ. Не отступать, дак не отступать. Помню, пожилой связист из Средней Азии говорит: "Дак мы и так не отступаем". В полку я не помню разговоров или настроений, что мы не победим. Наоборот была уверенность, что победим обязательно. У меня лично даже в самые тяжелые дни блокады и мысли не возникало о нашем поражении или сдаче Ленинграда. Отец у меня тоже был оптимист и говорил: "Нет, не сдадут, не сдадут Ленинград". Ааа... Вот в роте я встретилась с чем-то похожим. Был у нас линейщик, казах, старший сержант. Фамилия его состояла из трёх слов. Но не помню. И вот он повёл со мной такую беседу: "Ты знаешь Тамара, в районе противотанкового рва у Колпино. Там можно к немцу уйти. Я сам ходил там по полю, собирал капустные кочерыжки. Там и гражданские ходили и многие из них перебегали к немцам. Я сам видел". Я говорю: "Да не ври ты. Колпинские не могли перебегать. Да и зачем ты мне это говоришь? Я к немцам не собираюсь". Сам он погиб во время прорыва блокады, когда вёл вторую линию связи. Взамен первой разорванной на клочки. Потом в госпитале я всё думала. Зачем он завёл со мной эту беседу. Сейчас даже думаю, что, может, он меня провоцировал, что бы узнать мои настроения.