Моя жизнь 1964-1994
Шрифт:
За день до начала наступления, всех парторгов, комсоргов и некоторых офицеров собрали в огромной землянке штаба полка. Помню, сидели на скамейках. Была встреча с рабочими ленинградских предприятий. Их было человек 18. В основном женщины. Их покормили. Потом они стали раздавать подарки. Свитера, вязанные трехпалые рукавицы, кисеты под табак, портсигары, шарфы.... Много было разных подарков. Потом они пошли по батальонам. Мне достался маленький свитерок. Женщина мне подарила. Расходились уже ночью.
В темноте подходили батальоны и занимали траншеи на берегу Невы. Подняли нас в 7 часов. Мы позавтракали и в 9 часов, собрав имущество, пошли, я со своим коммутатором перешла на н.п. полка, находившийся, на самом берегу. Ещё было темновато. Низкая облачность. И такая сырая, мозглая не хорошая погода. Мороз был слабый, но мы замёрзли. Пока там сидели. Левее нас метров через 40 был командный пункт Симоняка. Нашему полку достался самый широкий участок Невы. Вражеский берег тоже был самым высоким на всём протяжении участка прорыва. В районе нынешнего автовокзала г. Кировска. Может быть чуть правее. Ближе к Дому Культуры. Видимость была плохой. Сквозь пелену на том берегу виднелась маленькая роща старых берёз. Правее просматривались трубы 8-й ГРЭС (Государственная районная электростанция). Артподготовка была настолько мощной, что стоя рядом, даже если кричишь, всё равно ничего не слышно. Поэтому мы сидели молча в каком-то нервном напряжении и ждали. Потом вдруг наступила тишина. Представляете, просто гробовая тишина. Секунд 20 она длилась. И огневой вал "катюш". По всему берегу от Шлиссельбурга до нас. Такой огненный вал. Они стреляли 5 минут. Когда ещё били "катюши" Вдруг без команды Батальон Синякова, а за ним весь полк, с криком: "Ура!" скатились с берега и побежали по льду вперёд. Клюканов ажно побелел. Говорит: "Они же попадут под огневой вал!" Но огонь прекратился. И сразу же зазвучал "интернационал". У Симоняка в траншее рядом с н.п. находился оркестр. При первых
Хочу сказать, пока не забыла. Девятого мая, этого 2009 года, я со своими учениками ездила в Кировск. Зашли в "Музей-диораму "Прорыв блокады Ленинграда". Купили билеты на экскурсию. Экскурсовод рассказывал плохо. Говорил так вскользь и в общем ничего не сказал. И тут он говорит, что на 8-ю ГРЭС в лоб шли два штрафных батальона, и они все погибли... Не было, не было там никаких штрафников. Наш 947-й полк шел! И откуда он это всё взял?!
Ещё правее на "Невский Пятачок" наступала 45-я гвардейская стрелковая дивизия. Они даже на берег не вышли. Был открыт ураганный огонь и многие из них остались лежать на льду. И нам было видно, как они там лежали, лежали, лежали.... Запомнилось, что между солдатами в маскхалатах виднелись чёрные матросские бушлаты.
Наша дивизия как-то быстро взяла берег и Кировский городок. Помню там стояли двухэтажные кирпичные дома без крыш и окон. Некоторые из них потом отремонтировали, и они стоят до сих пор. Когда батальоны продвинулись на 2 километра, решено было перевести штаб на левый берег. Всё это время я держала связь. Командиры батальонов, рота автоматчиков, разведка.... Докладывают, что они делают, куда продвинулись. Приходит пнш-1 капитан Васильев Алексей Васильевич и говорит, что всё готово и можно переходить. Командир полка даёт команду: "За мной". Это было примерно через час после начала атаки. Мы скатились к Неве и побежали по льду за командиром. Мы думали, что у немцев ничего не осталось. А оказывается — осталось. Они вели огонь по берегу и Неве. Когда мы бежали, приходилось обходить многочисленные воронки. Нас было человек 10. Клюканов, Жуков, его денщик "Ванька колхозник", Осипов, я, два связиста и ещё кто— то. На льду лежало много наших трупов. Тут же их оружие. Бегали сандружинницы. Искали раненых. Клали их на специальные волокуши и тащили к нашему берегу. Но нам было не до этого. Надо было выполнять задание. Берег крутой опутан колючей проволокой. Нам надо было на него забраться и спуститься в ложбинку. Все забрались — оставалась я и Осипов. Я была одета в полушубок, ватные брюки и маскхалат. Несла коммутатор и телефон. И они меня перевесили. У меня были меховые рукавицы на верёвке. Зацепилась рукавицей и повисла. Иван Иванович потом рассказывал, что ему было и смешно и жалко на меня смотреть. Они с нашим связистом Федей Кокшиным меня подсадили, подтолкнули. Я и полезла дальше. Прошли к овражку с замерзшим ручейком, впадавшим в Неву. Забрались в немецкие траншеи. Там было очень много немецких трупов. Лежали, скорченные в своих френчах, шинелях и шапках. Не тёплых, как у нас, а лёгких. На следующий день траншеи были уже свободны. Немцев куда-то выбросили. Осипов сказал, что бы я подождала его в траншее, пока он поищет, где в этой ложбинке расположился наш штаб. Я поставила коммутатор с телефоном на землю и жду. Тут подходит здоровенный офицер в морской форме с двумя звёздами. Подполковник по-нашему. Тут же идёт командир второго батальона Синяков. Тоже здоровый высокий. Они заспорили. Один говорит: "Это моя позиция!" Другой: "Нет, это моя!" Слово за слово сцепились драться и уже за наганы стали хвататься. Я бросилась между ними, выставив руки, и говорю: "Товарищи офицеры! Да вы что !..". Они посмотрели на меня рассмеялись. И пошли в разные стороны. А то схватились. Я не знаю, а у Синякова трое детей. Потом за мной пришел командир взвода и повёл меня к штабу. Он разместился в немецкой землянке. Помню, что над ней росли три огромные берёзы. Каждая в обхват. До сих пор от них остались два огромных пня, и стоит одна старая берёза. Может последняя из тех, а может и послевоенная. Следы землянок сравняли, а пни на берегу остались. Землянка была такая добротная, большая. Состояла из двух отделений. Как входишь помещение длиной метров 8. Налево печка, справа большой стол, человек на 12. Дальше идёт поуже. Там стояли нары в два ряда — слева два ряда и справа два . Стены были оклеены картами. На нарах перины и много всякого барахла. Всё это мы выкинули. На столе разложили свои карты. А я села у печки. Командир полка говорит: "Иди сюда. Ставь коммутатор на край стола. Будешь здесь сидеть. Это было очень удобно. Вечером нашим батальонам пришлось немного отступить. Командир полка с начальником штаба советуются, что вот надо связаться с первым и третьим батальонами и дать им распоряжение... Они пока ещё говорили, а я раз, раз и включила сразу два батальона. Они говорят: "Вызови..". Я говорю: "Вот, пожалуйста, трубка. Разговаривайте". На второй день помню, к нам в землянку пришел начальник артиллерии Ленинградского фронта генерал-майор артиллерии Одинцов. Все последующие 6 дней он был с нами. С ним было всего двое. Адъютант майор и сержант с автоматом. Поначалу у него был ещё свой телефонист, но он видит, как я быстро работаю, и говорит своему телефонисту: Знаешь что. Иди-ка ты... Меня будет Тамара подключать". Я говорю: "А у меня не хватает клемм". Он говорит: "Ничего, ничего. Потесни". И я ему держала связь. А своего телефониста он отправил. Помню, это был симпатичный паренёк. Такой спокойный. Но работать надо было быстро. И Одинцов отправил его. Но не ругал, а так спокойно сказал: "Иди в распоряжение..".. И вот на четвёртый день началось.... Немцы получили подкрепление. Со Мги пошли танки. Бой идёт рядом с нами. Метрах в пятидесяти от нашей землянки стояла батарея Радионова. Они бьют по танкам. Командир полка туда. Борщёв на своём к.п. тоже был не далеко от нас. Все пошли в бой. А моё дело связь. Провода рвутся. Посылаешь линейщиков исправлять. Они подключаются, спрашивают, где обрыв. Я отвечаю, и они идут. Помню, звонит один. Я говорю: "Нет связи с третьим батальоном". Он взял "нитку" и пошел. Знаете, при взрыве концы оборванного кабеля разбрасывает в стороны. Вот он находит оборванный конец провода и соединяет. Я слышу в трубке немецкую речь.... В полку была переводчица, пожилая женщина. На этом берегу её не было. Потом он сам подключился и кричит: "Я отключаюсь! Тут рядом немцы!" Отсоединив наш провод от немецкого, он взял этот кабель в руки и в сторону убежал. Больше я его не видела и дальнейшая судьба его мне не известна.
В первом батальоне у нас были два радиста: Миша Потапов, учившийся в Ленинградской консерватории на вокальном факультете. У него был хороший голос. Помню, что жил он на Невском проспекте. Другой, Миша Маслов 1922 года рождения. До войны он работал поваром в Ленинградском Аэропорте. Когда немцы пустили танки, "тигры". В районе рощи "мак", сейчас там совхозные поля. В окружение попали два батальона. 942-го полка батальон Зыкова и наш батальон Кукареко. Последнее что передал Кукареко: "Положение очень тяжелое.... Давайте подкрепление..". Потом связь прервалась. Очевидцы Цветов и ещё один солдат из Ташкента рассказывали, что когда немцы окружили штаб батальона, в котором находилось человек 20. Офицеры, батальонные связисты... Они вышли из землянки и стали бросать гранаты. А надо сказать, что Кукареко очень хорошо метал гранаты. Последними гранатами они подорвали себя. Так погиб комбат Кукареко и старший сержант Липа Кузюкова. Во время этого боя радисты с рациями бросились в сторону и попали в плен. Ребята рассказали, что видели, как их вели немцы. Что с ними стало, я не знаю. После войны на наших встречах они не появлялись. Хотя другой связист, попавший в тех боях в плен, на встречи приходил.
Благодаря батарее Радионова в тот день мы устояли. Удержавшись на самом краю. Ещё, через несколько дней в землянку пришел представитель политотдела дивизии и принёс для вручения ордена и медали. Офицеров наградили орденами, а солдат медалями. Помню, командира полка наградили орденом "Красного Знамени". А меня медалью "За Боевые Заслуги". Я об этом не знала. Была где-то на линии. Возвращаюсь, а моя медаль уже в котелке с водкой. Пришлось капельку выпить.
Вечером 18-го января нас вывели из боя. Потери в полку были очень большие. В стрелковых подразделениях потери достигали 90%. Полностью погиб первый батальон во главе с комбатом и командирами рот. Были потери и в штабе полка. В политчасти, погиб наш парторг полка лейтенант Ларионов, Старший сержант Шеримет он писал всякие инструкции.... До войны он был студентом литературного института имени Горького. Сам родом из Сталинграда. Заговорила о политчасти и вспомнила, что у нас там был художник, сержант. После войны он стал главным архитектором Ленинграда, а вот фамилию его забыла. Наша рота связи тоже поредела. Девушки телефонистки оставались на правом берегу и поэтому остались живы. А из бывших с нами, уцелел командир
Дивизию вывели в район д. Манушкино Всеволожского района Лен. обл. Там на берегу речушки стоял маленький домик. Рядом банька. Истопили баню, помылись. Привели себя в порядок. Стало приходить пополнение. В нашу роту прислали человек 20 молодых ребят с Дальнего Востока. Я как комсорг пришла к ним. Нужно было поставить комсомольцев на учёт. Вхожу в землянку. Они лежат на нарах. У всех вид какой то поникший. Страх какой-то. Я завожу разговор, спрашиваю: "Ну, как...? Откуда...? Что...?" Они и говорят: "А почему вас так плохо кормят?" А я и говорю: "Да вы что! Как это плохо? Каша гречневая с мясом! Хорошо кормят". Они как-то оживились. Кто слез с нар, кто сел. Стали рассказывать, как они служили на Дальнем Востоке. Били козлов, оленей и как хорошо питались. Я пообещала им как-нибудь рассказать, как мы питались в блокаду и они сами поймут, хорошо нас кормят или плохо. Они со страхом спрашивали о фронте. Я им говорю: "Да чего вы тут боитесь? Двум смертям не бывать, а одной не миновать". Записала комсомольцев. На следующий день были уже учения. Наш полковой писарь и кадровик штаба полка младший лейтенант Андреев Николай из Старой Русы погиб. По этому начштаба Георгиевский посадил меня записывать вновь прибывших командиров. В одном месте записывали политработников, в другом офицеров. Он вызывал, спрашивал, а я записывала: фамилия, имя, отчество.... Входит старший лейтенант Тверитинов. Он говорит, что служил в каком-то корпусе, во второй линии обороны... Начштаба: "Так, командиром первого батальона вместо Кукареко. Дальше". Входит следующий, представляется: "Лейтенант.... Служил..". Начштаба: "Командиром роты". Следующий младший лейтенант. Хорошо помню. Молоденький такой паренёк. Говорит, что служил там-то и там-то. Но в наступлении никогда не был. Его тоже назначили командиром роты. И остальных так же быстро и хорошо распределили. 17-го февраля нас перевели ближе к Ленинграду в д. Овцино. Это на берегу Невы напротив Усть-Ижоры. Там жили хорошо в домах. Отдыхали, нам показывали кино. Проводили концерты самодеятельности. У нас в полку был артиллерист Маисеев Миша аккордеонист. Был оперный певец, солдат из Казани. Его берегли. Оставили работать при кухне. Но он всё же погиб при прорыве блокады. Нёс термос с едой через Неву и его подстрелил снайпер, сидевший на 8-й ГРЭС. С 42-го была Стукалова (Боброва) Валя. Она пела. Фельдшер из того же полка Ольга она плясала хорошо. А у меня были взяты из дома хромовые сапожки. Когда надо было ей плясать, она их у меня всегда брала. Из санбата была Верочка Петрова. Ниже меня ростом. Балерина, она танцевала. Концерт вела врач Аня. Девичью фамилию не знаю. Потом на ней Клюканов женился. После Германии они жили в Минске. Пела Лидия Штыкан. Когда 23-го февраля 1942 года вышел приказ Верховного Главнокомандующего, что женщин можно брать в действующую армию, из Ленинграда пришло несколько девушек. В том числе Лидия и её сестра. Лида тогда только перешла на третий курс Театрального института. Но в 1944 году она демобилизовалась, когда её институт вернулся из эвакуации. Потом Лида пела в Александринском театре. Получила звание Народной Артистки СССР. И умерла в 1977 году на гастролях в Перми. Надо выходить на сцену, а у неё инсульт. В Ленинград привезли хоронить.
18-го февраля мы перешли по льду Неву и двинулись в сторону Красного Бора. Погода была... Снег с дождём. У меня шапка намокла, полушубок промок.... Вошли в Колпино, вдоль ограды Ижорского завода. Перешли через канал и дальше на Красный Бор вдоль железной дороги. Тут мы догнали батарею 122-х мм. орудий. Которые с трудом тянули большие грузовики. Решили немного подъехать. Сели на лафеты орудий. Ехали не долго. Нас догнал артиллерийский капитан и отругал сказав: "Вы что под колёса попасть хотите?!" Потом мы разговорились. Ребята рассказали, что до этого воевали под Сталинградом. Говорили, что такого трудного фронта, как здесь они не видели. Там где они воевали, раньше можно было хоть окопаться. А тут только капнёшь, сразу выступает вода. Потом они повернули к Степановке. В сторону Никольского. А мы пошли вдоль железной дороги. Уже началась Красноборская операция. Мы шли как бы вторым эшелоном. Стали искать какие-нибудь землянки под размещение к.п. полка. Я с вестовым Клюканова Гришей по прозвищу "колхозник", фамилию его не помню, пошли в одну сторону. А второй вестовой командира полка Ванька Белинский одессит. Сказал, что пойдёт искать в другую сторону. Ушел и пропал. Появился только, когда полк уже выводили. Такой пройдоха был этот старшина, одессит. Приходит Клюканов и говорит: "Ну, когда же вы мне связь дадите?" Я отвечаю: "Вот, пожалуйста". Становлюсь на коленочки. Ставлю коммутатор на землю и начинаю соединять. Командир говорит: "Так же нельзя работать". Я говорю: "А где же мы найдём место? Никого нет. Линейщики бегают, наводят связь". У немцев прямо в насыпи были построены большие землянки. Наверно тоже под командные пункты. Из ближайшей землянки выходит командир нашего 799-артполка полковник Скворцов и говорит: Дак мы ж не раздерёмся. Заходите в нашу землянку". У немцев там были столики, скамейки.... Сидели радисты и телефонисты артполка. Я нашла себе, какой-то ящик и села слева у входа, а справа стояла печка, но днём её не топили. Начали работать. Там бой ведётся ну, а мы здесь.... До войны там не далеко была деревня Мишкино. Сейчас её нет. На том месте карьеры. Степановку и это Мишкино освободила бригада морской пехоты. У немцев в подвалах были укрытия. Домов конечно уже не было. Но они над подвалами уложили брёвна и насыпали землю. Немцы оставили там шнапс. Ну и моряки подпили там немножко. И их немцы прогнали, захватив обратно свои блиндажи. Это было днём. Нашему полку приказали взять обратно это Мишкино. Командир полка поручил захват роте автоматчиков. Решили, что после небольшой артподготовки по сигналу рота пойдёт в атаку. Уже стемнело. Близилось начало артподготовки. А связи нет. Ну, нет с ними связи и всё. Командир стал беспокоиться. Спрашивает: "Где твои линейщики?" А они все на линиях. Говорю: "Ну, давайте я пойду, а за коммутатором Гриша посидит. Тут ничего сложного нет". Я побежала по этому проводу. А темно, темно. Кругом кустарник и чуть, чуть деревья молодые. Снег с дождём перестал, и стало подмораживать. А сапоги у меня мокрые ноги мёрзнут. Тут левее нашего провода метров 10. Вижу две пары огоньков. Мне показалось, что это волки. Смотрю, они кружатся на одном месте. Присмотрелась..., дак, это пара собак впряженных в такое вроде корыто. И они эту волокушу таскают вокруг чего— то. Я бросила провод и подошла. Смотрю, раненый лежит. Они хотят к нему подъехать, но что-то у них там запуталось. Раненый лежит у него по голове кровь течёт, но в основном он в ноги ранен был. Собаки стоят, смотрят на меня такими умными глазами. А сами мордой мне, что мол помоги погрузить. На спинах у них были закреплены сумки с красными крестами. Я стала грузить раненого, а собаки стоят смирно, смирно. Сперва затащила голову на эти волокуши, а потом ноги. Ещё немного поправила. И собаки сразу потащили в своём направлении. Туда левее. Из какой дивизии были эти собаки, я не знаю. Это был первый раз, когда я видела собак-санитаров. И с тех пор так полюбила собак, что о-о-о-й. Они были такие лохматые, здоровые. Наверно помесь дворняги с овчаркой.
Я вернулась к своему проводу и пошла дальше. Провод был цел. Как бежала, зажав его в руке, так и бухнулась в яму, где располагался командир роты. Она была накрыта плащ-палаткой. Сверху присыпало снежком, и я её не заметила. Командир роты автоматчиков был такой молоденький лейтенант. Только что к нам пришел из училища. Фамилию его не помню. Я ему и говорю: "Товарищ лейтенант. Что же это? У вас провод целый, а вы не отвечаете". Он просит: "Ну, не говори командиру полка. У меня ребята сказали, что пока н.з. не съедим, в атаку не пойдём. Там вон комсорг Маша Фридман с ними работу ведёт". Была у нас такая сандружинница. Она пришла в дивизию во время отступления из Эстонии. Это была боевая девчонка. Она ещё в январе 1942 года была награждена орденом "Красная Звезда" за эвакуацию с поля боя большого числа раненых. Я говорю: "Ну ладно. Я сейчас подключаю". А у них просто провод был снят с клеммы. Подсоединила. Доложила в штаб, что связь исправлена. Лейтенант сразу взял трубку. Командир поставил ему задачу, и он побежал к своим автоматчикам. Я пошла обратно. Снова держась за провод. Было темно и местность ровная. Можно было легко заблудиться. В штабе командир полка спрашивает: "Ну, что там у них случилось". Я отвечаю: "Да так. Провод отсоединился, а они не заметили". Ну, вот так, соврала командиру. Жалко было лейтенанта. Очень он просил. Его за это могли под трибунал отдать. Потом правда рассказала командиру нашего взвода. Иван Иванович сказал: "Правильно и сделала". В роте автоматчиков служили в основном сибиряки. Такие здоровые, красивые ребята. Маша Фридман их уговаривала, уговаривала.... Так они пока не съели свой Н.З., в атаку не пошли. Но эту деревню они отбили. Больше того лейтенанта я не встречала. А с Машей виделась неоднократно. Она хорошо знала немецкий язык и её иногда привлекали, как переводчика. Ещё когда стояли в обороне, бывало, Машу посылали с рупором призывать немцев сдаваться. Она подползала почти к самым вражеским траншеям. Она была очень.... Не боялась она вообще. После войны Маша жила в Риге. Вышла за французского еврея и её фамилия стала Медалье. У них родились две дочери. Младшая— вышла замуж за американца и уехала в США. Потом Маша со старшей дочерью тоже уехала. После дошли слухи, что она там умерла. Маша была 1925 года рождения.
В конце февраля или начале марта закончилась первая Красноборская операция. За участие в ней меня наградили второй медалью "За Боевые Заслуги". Дивизию вывели в район села Рыбацкое. Наш полк сперва стоял в Петро-Славянке, а потом тоже в Рыбацком. Потери в частях были небольшие. Помню, сильно пострадали наши миномётчики. Они наскочили на минное поле. Их командиру оторвало ногу. Помню, у нас был сапёр из Ингушетии по фамилии Хорошомуж. Ему оторвало обе руки и выбило глаза. Слепой жил после войны. Но основные потери в пехоте были от обморожений. Я вам рассказывала, что в тот день, когда мы прибыли под Красный Бор была оттепель. Шел мокрый снег с дождём. А ночью ударил мороз. Обувь у всех мокрая. Даже когда я бежала по линии, у меня прихватывало ноги. Поэтому у многих солдат ноги оказались обморожены.