Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе
Шрифт:
В Штатах Наум женился, с Раисой и дочерью Анной поддерживает хорошие отношения. Хочется пожелать ему счастья!
Глава 30. Заводской комитет ВЛКСМ
При советской власти мне всю жизнь почему-то «везло» на предложения поработать по общественной линии. В институте открутиться было просто: я ссылался на занятость в эстрадном оркестре и встречал понимание у предлагавших мне «послужить Отечеству на идеологическом фронте».
На заводе подобная аргументация уже отсутствовала, и на первой же отчетно-выборной конференции меня избрали членом заводского комитета ВЛКСМ, а затем – заместителем секретаря комитета. Я сразу стал мишенью для безобидных
В комитете мне поручили вести «Комсомольский прожектор» - было такое направление в работе молодежной организации, призванное искать недостатки в нашей действительности и выставлять их на всеобщее обозрение в стенной печати (обличительный текст, карикатуры, «молнии» - Юра Озеров называл это «плакатной лирикой», «окнами РОСТа» или китайскими «Дадзы-Бао» - существовала и такая настенная форма политических выступлений китайских активистов).
В «Прожекторе» я получил свой первый урок общения с прессой. Приехал как-то на завод корреспондент местного телевидения искать материал о результатах недавно проведенного городского субботника по сбору металлолома. Секретаря заводского комитета не было на месте, и с корреспондентом пришлось общаться мне. Встретились, поговорили для общего знакомства вначале в комитете, потом решили пойти по заводу. Перед выходом корреспондент посетовал на свой фотоаппарат: «Вспышка действует, а кадр не переводится, вспышка…» - и так несколько раз. Я в это время что-то искал в столе.
Наконец пошли на завод. Честно сказать, металлолом являлся на заводе неиссякаемым источником критики: сравнительно огромная территория (72 гектара), из которой под постройками находилась лишь пятая часть, как кто-то у нас сострил, была «железной». До строительства завода на территории размещали свои хозяйства базы местных снабженческих организаций, которые со временем покинули площадку, а часть материалов и сооружений оказались брошенными. Много искореженного металла валялось еще со времен войны.
Словом, было что снимать корреспонденту, и тот только и успевал щелкать. Когда же мы подошли к куче, в которую на прошедшем субботнике комсомольцами было собрано лома на 2-3 железнодорожных платформы, фотопленка закончилась.
В тот же вечер по местному телевидению показали критический репортаж с завода - демонстрировались горы железного лома с комментариями: «А комсомольский секретарь от стыда под стол полез…». (Меня в этот момент показывали крупным планом, и было понятно, что я - главный злодей). Я передачу не видел, но возмущению моему не было предела. Хотелось отыскать этого наглого подлеца, хотелось…
Директором завода в это время был Иван Аверьянович Полещук, опытнейший руководитель и администратор. Он сказал: «Успокойся. Пиши ответ, что спасибо, мол, за подсказку, будем исправляться. И не смей спорить!». В конце разговора ИА порекомендовал учиться у Пушкина, который сказал: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспОривай глупца», подчеркнув, что именно так в оригинале у автора.
Эту мудрость я запомнил навсегда, и она в дальнейшем мне всегда помогала в общении с прессой. У меня даже выработался стандарт: если корреспондент просил со мной встретиться и ответить на вопросы, я говорил: «Пожалуйста, давайте встретимся, секретов у меня никаких нет, готов ответить на любой Ваш вопрос, но при условии, что вопросы будут только в письменном виде, а я Вам в письменном виде отвечу. Спросите, почему? – чтобы Вы не исказили ответы при публикации. Если искажение будет иметь место, я через наш суд, самый справедливый суд на свете, потребую выплатить мне материальную компенсацию за моральные издержки. Это будет существенной прибавкой к моей
После такого предложения корреспондент, как правило, исчезал навсегда, и в суд мне ни разу не пришлось обращаться.
Глава 31. Поездка в Финляндию. 1962 год
Быстро наступил 1962 год, а с ним заканчивался мой статус молодого специалиста. Меня усиленно уговаривали идти на должность освобожденного секретаря комитета комсомола. Я категорически не соглашался, но в горкоме секретарь по идеологии уверенным тоном сказал: «Пойдешь!», и сразу же предложил ехать в Финляндию на две недели в составе комсомольской делегации с целью развития связей с молодежными организациями этой страны.
Я ответил, что в Финляндию, конечно же, с удовольствием поеду, но секретарем не стану ни за что. В ответ прозвучало уверенное «Станешь!», а примерно через пару недель после собеседований (что блюсти, как вести) я был за границей (в капиталистической стране!).
Меня многое в Финляндии поразило: и обилие нарядных сытых людей (дома у нас преобладали темные и серые цвета), и утки и белки на улицах (даже в Москве кроме «постфестивальных» голубей дикая живность не встречалась), и чистота и порядок на улицах, и многое другое.
Удивило также соотношение цен на некоторые товары: к примеру, прекрасный толстенный свитер с изображением оленей на груди стоил ровно столько же, что и обычная бутылка нашей «Столичной» в соседнем магазине.
Потом я понял, что это не трикотаж такой дешевый, а такой дорогой алкоголь. Понял и поведение новых знакомых - финнов: во время одной из неформальных встреч с местными активистами я обратился к участнику застолья: «Ты не стесняйся, закусывай, вот масло, вот хлеб, колбаска, баклажанная икра… Ешь, а то пьяный будешь!». Собеседник, громадного роста и весьма добродушного вида финн, который хорошо говорил по-русски, вполне резонно ответил мне: «Мы выпиваем только для того, чтобы опьянеть, а если не хочешь быть пьяным, нужно просто не пить». Против такой мудрости возражать было бесполезно.
Мне до сих пор остается неясной цель нашей поездки: мы не встречались с трудовыми коллективами, не обсуждали с активистами молодежных организаций какие-то проблемы. Мы посетили четыре финских города (Хельсинки, Лахти, Тампере и Турку), и единственным политическим мероприятием было посещение дома-музея В.И. Ленина. Мы были обычными туристами, приехавшими поглазеть, и поэтому уезжали домой, полные впечатлений, но с непонятным чувством невыполненного долга.
При отъезде из Хельсинки купил «Правду» на русском языке (свободно продавалась, к нашему удивлению, в вокзальном киоске). Разворачиваю и на первой странице вверху во всю ширину полосы вижу шапку: «Советский народ говорит: это – правильная мера!». А дальше – содержание «правильной меры»: все продукты дорожают на 25 – 30 процентов. В памяти советского народа еще свежи были воспоминания о периодических снижениях цен на продукты питания и предметы первой необходимости, и вот, на тебе! Запомнил точно: сливочное масло стоило 2-70, стало стоить 3-50 (неслабо!), цены на мясо, яйца, крупы, и др. – сдвинулись примерно в такой же пропорции. Провожающие финны смотрели на нас с сочувствием (они все уже знали из своих источников, но не говорили, из соображений такта).
Непонятно, на что надеялись хрущевские специалисты по внутренней политике, когда в центральном органе печати под заголовком подобного содержания напечатали кучу демагогически пустых статей? Убедить народ в правильности меры? – тщетно и глупо. Может, кто-то специально захотел раздразнить народ? – тогда его намерения успешно достигли цели: более антиправительственного настроя в обществе я не наблюдал до этого никогда. Наибольшее противостояние возникло на Новочеркасском заводе, где рабочие побросали работу и открыто выступили в защиту собственных интересов. К сожалению, закончилась эта история кровопролитием.