Муля, не нервируй… Книга 2
Шрифт:
Но прошел день, два, три… а улучшений всё не было. Собранный по этому тревожному поводу на кухне консилиум принял решение: нужно её в больницу.
Отправленная к ней с ультиматумом делегация из Музы, Беллы и Ложкиной вернулась разбитой наголову и посрамлённой. «Больная» в больницу ехать наотрез отказалась, болезнь свою не признавала, а вместо этого просто хандрила, ворчала, ругалась и вообще занималась злостной симуляцией.
И тогда наш авторитетный консилиум заручился тяжелой артиллерией — было принято решение напустить на Фаину Георгиевну меня. Здесь следует сказать,
К сожалению, в это время я был на работе и узнал о решении высоких сторон уже по возвращению, так сказать «задним числом».
Нет, конечно, я мог встать в позу, возмутиться, возроптать. И, думаю, что я в конце концов легко победил бы их своей логикой и железной аргументацией. Но какое бы это было свинство с моей стороны! Тем более совсем недавно я сам, лично, принял решение помочь ей.
Перед выполнением столь ответственной и важной миссии, я только потребовал у дам, чтобы они подготовили Фаину Георгиевну к моему визиту. А то неудобно будет, если я приду, а она в неглиже (или, не дай бог, в дамском исподнем. Созерцать панталоны на Фаине Георгиевне я был морально не готов).
Дамы заверили меня, что всё будет «чики-пики» (не буквально, а в переносном смысле, конечно же). И я пошел.
— Здравствуйте, Фаина Георгиевна! — вежливо поприветствовал её я. — Как ваше здоровье?
— Хорошо, хоть не геморрой у меня, — проворчала она, — иначе что бы я тебе отвечала?
— У вас что-то болит? — продолжал спрашивать я.
— Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела…
— Давайте поговорим по-взрослому! — наконец, не сдержался я.
Очевидно, Фаина Георгиевна от меня этого не ожидала. Но отвечать, по обыкновению, резкими ядовитым словом, как она обычно всем отвечала, не стала. Вместо этого посмотрела на меня нечитаемым взглядом и сказала:
— У меня больше нет ни одной роли, Муля.
И такая обречённая печаль была в её голосе, что у меня аж мороз по коже пошел.
— А в театре? — спросил я.
— И в театре нет, — вздохнула она и горько сказала, — я вся такая заслуженная-перезаслуженная, с кучей наград и званий, а роли мне теперь не дают. Это какой-то всемирный заговор, Муля. У меня такое состояние, словно из меня вытащили позвоночник, а мне нужно бежать марафон. Ты понимаешь, Муля? Я гнию заживо! Нельзя у актрисы забрать все роли! Нельзя, Муля. Это же форменная смерть!
Она внезапно заплакала. Тихо. Отчаянно. Слёзы просачивались сквозь её руки, в которых она спрятала лицо, и падали на стол.
— Фаина Георгиевна! — я дал ей пару мгновений выплакаться и протянул носовой платок (чистый, ведь Дуся тщательно и сурово следит за этим). — Послушайте меня…
Она несколько долгих мгновений всхлипывала, сморкалась, потом подняла заплаканные глаза на меня и сказала:
— Давай, ври, Муля. Ты умеешь красиво говорить. А я послушаю.
По её тону было
Но я сказал:
— Я не буду вам врать, Фаина Георгиевна. И утешать тоже не буду. Скажу так: вы, Фаина Георгиевна, сами во всём виноваты!
Если бы на Красной площади сейчас произошло извержение вулкана или цунами, и то, Злая Фуфа не была бы столь ошарашена, как после моих слов.
Глава 2
— Ты сейчас хоть сам понял, что сказал? — рыкнула Фаина Георгиевна и недовольно шмыгнула носом.
— Вы сомневаетесь, отдаю ли я отчёт своим словам? — вопросом на вопрос ответил я.
Загнанная в угол Фаина Георгиевна недовольно поморщилась и вызывающе заявила едким тоном:
— Да, представь себе, я сомневаюсь!
— Тогда аргументируйте, — ни капельки не обидевшись сказал я (да, психотерапия всегда проходит непросто, через жёсткое отрицание. А в таких случаях, как с Фаиной Георгиевной, так вообще).
— Как я могу быть виновата, что режиссёры против меня сговорились?! — выпалила она и с вызовом уставилась на меня.
— Два фактора, — спокойно ответил я и показал два пальца буквой V.
— Какие? — успокаиваясь, буркнула Фаина Георгиевна, посмотрела на мои пальцы и хмуро добавила, — так ты меня в гроб загонишь раньше времени, Муля. И потомки будут называть тебя Муля Дантес. Или Муля Сальери. Тебе как больше нравится?
— Тогда уж пусть будет Муля Лучезарный или даже Муля Озаряющий Надеждой, — лучезарной улыбнулся я и, дождавшись, когда Фаина Георгиевна расхохоталась, что означало, что угрозы больше нет, продолжил терапию, — во-первых, Фаина Георгиевна, вы слишком, даже чересчур, талантливы. Сами же рассказывали, как после вашего выступления публика вставала и уходила из театра. А какому режиссёру это понравится? А другим артистам?
Фаина Георгиевна проказливо хихикнула, похвала ей явно польстила, но я совсем не для этого её похвалил, поэтому опять продолжил:
— А, во-вторых, со всеми режиссёрами, давайте будем честными хоть сами с собой, вы по сто раз перегрызлись, — увидев, что у неё возмущенно дёрнулся подбородок, едко сказал. — Что, разве не так?
Фаина Георгиевна собиралась ответить мне что-то явно нелицеприятное, но после моих слов умолкла, крепко сжала губы, и вздохнула.
— Как думаете, если на сцене произошел конфуз, публика ушла, мол, кроме Раневской здесь и смотреть нечего, то как при этом будет чувствовать себя режиссёр? Он же готовил спектакль, старался. А теперь его завтра вызовут «наверх» и ему придётся как-то это всё объяснять.
Раневская молчала и только сердито сопела.
— А после того, как ему «намылят» там шею и поставят условие, мол, ещё хоть раз такой провал и будешь работать не режиссёром в театре, а дворником, интересно, что он будет о вас думать? С благодарностью вспоминать вашу роль и восхищаться талантом Раневской? Благодарить бога, что у него играла такая великая актриса? Или что?
Раневская не удержалась и опять проказливо хихикнула.
Ну слава богу, кажется, лёд тронулся. И я продолжил закреплять успех: