Муля, не нервируй… Книга 2

Фонд А.

И выражение его лица мне сильно не нравилось. Примерно также смотрели аборигены на товарища Кука перед небезызвестным ужином. Что-то явно он на меня затаил, то ли обиду, то ли зло. А ведь ещё предстоит поговорить с ним о главной роли для Фаины Георгиевны.

Мы пободались немного взглядами, Глориозов дрогнул и свой взгляд отвёл.

— Иммануил Модестович, как я рад вас видеть! — замироточил Глориозов, стараясь не смотреть мне в глаза, — вы так редко посещаете наш театр, что даже обидно! А, может, хотите, я вам контрамарочек

на ближайшую премьеру дам, а?

— Как у вас дела, в театре? — вопросом на вопрос ответил я, думая, как бы незаметно прощупать эту зыбкую почву и не накосячить.

— Лучше обсудить все дела у меня в кабинете, — с намёком заюлил Глориозов и я противиться не стал, в кабинете, так в кабинете.

Когда мы устроились в мягких уютных креслах и за эльфоподобной секретаршей закрылась дверь, Глориозов разлил коньяк по бокалам и радушно сказал:

— Не поверите, Иммануил Модестович, дела у нас гораздо лучше, чем даже в Большом! — он поднял бокал и лучезарно провозгласил, — за крепкую дружбу между комитетом и театром!

— За дружбу! — мы чокнулись и выпили.

Не успел я закусить нежнейшим пирожочком, как дверь в кабинет Глориозова рывком распахнулась и сюда влетела возмущённая блондинка в шелковом халате-кимоно пурпурного цвета:

— Федя! Как ты мог! Неужели эта стерва Раневская будет играть у нас?! — на последней фразе она взвизгнула, но осеклась, обнаружив в кабинете посторонних (то есть меня), и, слегка смутившись, умолкла.

— Но Леонтина! — пискнул Глориозов, выразительно скосив глаза на меня, — я же просил не врываться ко мне в кабинет, когда у меня посетители!

— Ты не понимаешь, Федечка! — захлебнулась возмущением Леонтина, заламывая руки, — её никак нельзя в наш театр! Ты знаешь, как она меня назвала? Знаешь? Помесь гремучей змеи со степным колокольчиком! Меня! Заслуженную артистку Киргизской ССР!

— Но Леонтина… — проблеял Глориозов, но вышло это совершенно неубедительно, так что заслуженная Леонтина его даже слушать не стала, сурово перебила:

— Ноги её здесь не будет! Или я, или она! — и вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что несколько портретов попадали, словно пожелтевшие листья осенью.

— Женщины, — горестно вздохнул Глориозов и с тяжким вздохом разлил ещё по одной. — Уйти что ли досрочно на пенсию?

— Долго репетировали, Фёдор Сигизмундович? — спросил я и бутылка с коньяком в руке Глориозова возмущённо застыла практически в воздухе.

— Эммм… как вы догадались? — смутился он.

— Не трудно было, — не стал выдавать секреты я (ну не буду же я объяснять, что я сам коуч и все эти манипулятивные приёмы знаю даже получше всех этих последователей систем Станиславского и Мейерхольда вместе взятых).

— Иммануил Модестович! — очевидно только толстый живот не дал Глориозову возможности пасть на колени. — Раневскую никак нельзя в наш театр! Она же скандалистка! У

нас такой хороший слаженный коллектив! Мы же практически как одна семья! Мы же сами лелеем и воспитываем каждого актёра! А вы хотите нам Раневскую!

— Откуда известно? — буркнул я.

— Печкин проболтался, — безжалостно выдал Печкина Глориозов, — сказал, что вы настаиваете, чтобы она играла вместо него…

— И что? — удивился я, — Печкина не будет всего неделю…

— Полторы! — возмущённо поправил меня Глориозов.

— Ну, пусть полторы, — пожал плечами я и закинул в рот тарталетку с икрой. — Печкин с невестой поедет в свадебное путешествие в Костромскую область. А Фаина Георгиевна его заменять пока будет.

— Мы хотели Васю Дудкина, — возроптал мятежный Глориозов.

— А будет Раневская, — сказал я непреклонным голосом и добавил, — согласитесь, она великая актриса…

— Я не спорю! Не спорю! — вскричал Глориозов, — она великая! Но боже упаси, ноги этой великой в моём театре не будет!

— Но там же роли самые простые, — удивился я, — кликушествовать за скоморохов и сыграть Лешего. Там даже, если не ошибаюсь, ни одного слова нету, всё пантомима.

— У Лешего есть три слова, — сварливо возразил Глориозов.

— Ой, аж целых три слова! — скептически покачал головой я и иронично посмотрел на директора театра.

— Вы не понимаете, Иммануил Модестович! — Глориозов готов был зарыдать, — стоит ей лишь просочиться к нам, в наш хороший коллектив, и сразу начнётся то, что в театре имени Моссовета! Я не могу этого допустить! И не допущу!

Он захлебнулся эмоциями, но повторил непреклонным голосом:

— Можете обижаться, можете даже меня увольнять, но, пока я здесь работаю директором, никакой Раневской в моём театре не будет!

И вот что ты будешь делать?

Если бы я был простым человеком, мне в данной ситуации ничего бы не оставалось больше, чем встать и уйти из этого кабинета навсегда, потеряв возможность вернуть вчерашний долг Фаине Георгиевне. Но дело в том, что я был не совсем обычным человеком. К тому же в той, прошлой, жизни я был коучем. И не просто каким-то коучем, а лучшим. Поэтому я посмотрел на Глориозова и тихо сказал:

— Верните финансирование.

— К-какое финансирование? — испугался Глориозов.

— Которое я вам выбил, — пояснил я, — думаю, в Москве найдутся другие театры, которым тоже нужны деньги.

— Это шантаж, — побледнел Глориозов.

— Угу, — не стал вступать в спор я и красноречиво посмотрел на упавшие картины.

А затем я улыбнулся простой бесхитростной улыбкой простого скромного коуча. А Глориозов схватился за сердце:

— Пообещайте мне, Иммануил Модестович, что она будет играть только эти полторы недели и только в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне»? — умоляющим голосом прошелестел бедный директор театра.