Муля, не нервируй… Книга 2

Фонд А.

— Безусловно, — клятвенно пообещал я, — я обещаю, что Фаина Георгиевна будет играть в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» всего полторы недели, пока Печкин не вернётся из свадебного путешествия.

— А если он никогда не вернётся? — поднял на меня умоляющий взгляд Глориозов.

Я философски пожал плечами:

— Фаина Георгиевна эти полторы недели свободна и может заменить Печкина. Не думаю, что такой великой актрисе другие режиссёры откажут в ролях.

Глориозов облегчённо улыбнулся, вынул платок и вытер взопревший лоб.

Хрупкий

мир между нами был восстановлен, и мы выпили ещё по одной, мировую.

— Кстати, — сказал я, пробуя миниатюрную корзиночку с интересной грибной начинкой, — а что за премьера у вас планируется?

— Вы и об этом знаете?! — разулыбался Глориозов.

— Фёдор Сигизмундович, вы разве забыли, что ваш артист Печкин — теперь мой сосед, — я вернул улыбку хозяину кабинета.

Улыбка Глориозова чуть подувяла, но в принципе он всё ещё держался бодрячком:

— Да, наконец-то, мы поставим пьесу по Островскому! — он выпалил эту фразу и с триумфом посмотрел на меня.

— Замечательно! — восхитился я. — А что за пьеса?

— «Красавец мужчина», — улыбкой Глориозова можно было зажигать звёзды.

— Шикарный выбор, — похвалил я и сразу задал провокационный вопрос, — состав актёров уже утверждён?

— Мы в процессе, — ушел от ответа Глориозов и с подозрением посмотрел на меня.

— Вот и отлично, — сказал я и чуть смущённо улыбнулся, — я забыл, как звали ту женщину в пьесе?

— Там несколько женщин. Кого вы имеете в виду? — взгляд Глориозова заметался.

— Ой, то ли сестра главного героя, то ли сваха? — задумался я, вспоминая (смотрел этот спектакль в моём мире давно, подзабыл уже), — пожилая такая женщина…

— Раневскую не возьму! Вы же обещали всего полторы недели в «Аленьком цветочке»! — истерически отчеканил Глориозов, трясущимися руками налил себе в бокал коньяк и залпом всё выпил, — и не просите даже! Нет! Нет! Не просите!

— У вас в зрительном зале так сильно дует, — сокрушенно покачал головой я, — зрители сидят, страдают, мёрзнут. Дамы в театральных платьях, на сквозняке… ай, нехорошо как…

— Я уже четыре года подряд прошу поднять финансирование на ремонт! — взвизгнул Глориозов, — мне всё время отказывают! У меня и служебные записки все есть! Я могу показать!

— Ай-яй-яй, — тихо повторил я и покачал головой, — такой хороший театр и такое явное нарушение техники безопасности, Фёдор Сигизмундович… А если кто-то простудится и заболеет? Это ли не умышленная порча здоровья советских граждан?

Глориозов сидел бледный, тяжело дыша, в конце концов он схватился за галстук и рванул его, ослабляя. Я уже испугался, что довёл мужика до инфаркта, но нет, Глориозов был тёртый калач и быстро взял себя в руки:

— Да, вы абсолютно правы, Иммануил Модестович. Мне срочно нужно сделать ремонт. Причём не только в зрительном зале, но и в гримёрках артистов, — он внимательно, с намёком, посмотрел на меня и произнёс, — и я очень бы хотел получить финансирование и успеть закончить ремонт до момента премьеры

пьесы Островского. Тем более, что роль Сосипатры Семёновны там будет играть Фаина Георгиевна… Нехорошо, если такая великая актриса простудится…

И он вонзил красноречивый взгляд на меня.

— А у Фаины Георгиевны тоже будет своя отдельная гримёрка? — на всякий случай уточнил я. — Какая и положена всем великим актрисам?

Глориозов метнул на меня возмущённый взгляд, но быстро взял себя в руки и ехидно сказал:

— Ну, конечно, Иммануил Модестович! Гримёрку Фаины Георгиевны мы планируем отремонтировать сразу же после того, как приобретём новый занавес для сцены!

Я укоризненно покачал головой, и Глориозов понял, что перегибать нельзя, но всё равно не удержался:

— Или хотя бы отремонтируем вешалки в гардеробе.

— И это правильно, — согласился я и глубокомысленно изрёк, — кто-то из классиков даже сказал, что театр начинается с вешалки. А кто мы такие, чтобы спорить с классиками?!

Глориозов был со мной абсолютно солидарен, он тоже считал, что спорить с классиками нам явно не стоит. А занавес пока подождёт. Поэтому торопливо разлил остатки коньяка по бокалам, и мы выпили.

— За обновлённый, отремонтированный театр! — провозгласил он.

— В котором так уютно будет Фаине Георгиевне! — поддержал тост я, мы чокнулись, выпили и я посоветовал, — пишите смету, Фёдор Сигизмундович. Только поспешите и передайте её завтра мне через Печкина.

Глориозов сверкнул довольным взглядом и буквально промурлыкал:

— А вы уж, Иммануил Модестович, будьте так добры, передайте, пожалуйста, Фаине Георгиевне, что первая репетиция «Красавца мужчины» будет уже в эту пятницу, в двенадцать. У неё роль Сосипатры Семёновны. И я прошу не опаздывать.

— А пробы когда? — на всякий случай уточнил я, а то знаю я этих театральных аферистов.

— Она утверждена на роль без проб, — улыбнулся Глориозов кроткой улыбкой канонизированного мученика, — великая же актриса, зачем эти пробы…

Домой я шел чуть ли не вприпрыжку. Да, я старался, конечно, не думать, как буду убеждать Козляткина, что основное финансирование нужно дать на театр Глориозова, да ещё в таком объеме. Но проблемы нужно решать по мере их поступления. Главное, я добился, чтобы Глориозов взял Фаину Георгиевну на одну из ведущих ролей.

Конечно, это не главная роль, но и не второстепенная (я путаюсь, как они там правильно называются, но, думаю, что она будет довольна).

Я шел и думал, как сейчас приду и как расскажу эту новость Фаине Георгиевне. И как она сильно обрадуется.

А в коммуналке я застал драку, и судьба Сосипатры Семёновны моментально вылетела у меня из головы.

— Я тебе все патлы повырываю! — визжала Зайка, уцепившись в волосы Нонны Душечки.

— Корова! — визжала рыжая.

— Бей её! — подзуживала подругу из-за угла Вера Алмазная, но в драку благоразумно предпочла не влезать.