Муля, не нервируй…

Фонд А.

— Так что мне им отвечать, если вербовать и правда будут? — спросил я, повернув разговор в более рациональное русло.

— А это уж тебе самому решать, — увильнул от ответа Козляткин и потупил взгляд, — единственное, что я тебя прошу, Муля, какой бы ты им там ответ не дал — скажи потом мне, чтобы я знал. Договорились?

Я кивнул.

— И я очень надеюсь, что этот разговор останется между нами, — сказал Козляткин. — я тебя просто по-человечески предупредить и поддержать хотел.

Я выходил из кабинета в смешанных чувствах. Так-то Козляткин — человек

неплохой. Да, он продукт своего времени. Но в каком времени люди не были его продуктом? Разве что Диоген, который жил в бочке и плевал на всех. Да и то, с той мутной историей еще разобраться надо. Мне порой кажется, что в те смутные времена пиар-компании были не хуже, чем в моем мире.

Утро не задалось. То ли потому, что я переживал за встречу с первым отделом (не боялся, нет, но какая-то иррациональная тревога что ли была, воспитанная поколениями наших предков). Всё валилось из рук, а сам я был по консистенции, как несолёный омлет. Смешно сказать, но я даже в штанину попасть с первого раза не смог. Что уж говорить, что кофе категорически убежало, ароматизируя всё вокруг жжёным, воду я разлил по полу, вдобавок ещё и один носок где-то потерял и не смог найти, пришлось брать из новой пары.

Даже Варвара, увидев, как я тщетно и настойчиво пытаюсь открыть дверь в ванную не в ту сторону, покачала головой и сказала:

— Что-то ты, Муля, сегодня на себя совсем не похож.

Я криво усмехнулся и пояснять не стал.

Буквально через десять минут, пока я сражался с костюмом, в дверь постучали. Затем, не дожидаясь моего ответа, дверь распахнулась и в проёме показалась Ложкина.

При виде неё я ошарашенно застыл в одном лишь носке и стареньких исподних кальсонах.

Не обращая внимания на мой некуртуазный вид, она подошла к столу и поставила исходящую паром чашку и кусочек пирога на тарелочке.

— Вот, Муля, чаю хоть попей. А ты сегодня как обормот затурканный, — буркнула она сердито, — я чай тебе специально сладкий сделала. Так что ты позавтракай, Муля. Ты меня понял?!

Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я понял и продолжила свирепо ворчать:

— Только тарелку потом вечером верни, а то Пётр Кузьмич из неё ватрушки кушать любит, — проворчала она и ретировалась.

Такая человеческая забота меня отрезвила и согрела сердце теплом. Особенно кольнуло то, что раньше у нас с Ложкиной были отнюдь не самые безоблачные отношения.

Я уселся за стол и отхлебнул чаю.

Капец как сладко. Ложкина сахару явно для меня не пожалела.

Но я не стал крутить носом и выхлебал всю чашку, до донышка. И пирог съел. Он был вкусный, наверное, но вкуса я вообще сейчас не почувствовал.

Ну ничего, преодолею и эту ситуацию. Авось не тридцатые года нынче.

Очевидно, при всей своей внешней простоте Ложкина знала толк, как подстегнуть себя в критических ситуациях. И сладкий-пресладкий чай, который я выпил «через не могу», меня зарядил и придал энергии. Во всяком случае коммуналку я покидал уже совершенно другим человеком.

На работу пришёл вовремя.

Положил на тумбочку потрёпанный Мулин портфельчик, с которым я обычно ходил на работу, снял пальто и, не тратя время, пошел навстречу своим проблемам. А чего откладывать? Будь, что будет. В коридоре стоял Козляткин, при виде меня он внимательно всё осмотрел и удовлетворённо кивнул.

Ну а что, вид у меня был вполне даже приличный. Я надел один из тех костюмов, что забрал из дома Модеста Фёдоровича, рубашка у меня была кипенно-белая, накрахмаленная и выглаженная лично Дусей (надо будет не забыть ей подарок купить). Обувь начищена гуталином до блеска (пришлось срочно обучаться этому ремеслу, так сказать экспресс-методом). В общем, вид, если и не супер, то вполне приличный. А для этого времени — так вообще.

Я прошел по коридору и свернул в ту сторону, куда у нас простые люди обычно добровольно не ходят. Прошел по гулкому коридору и остановился перед массивной бронированной дверью. На часах было восемь пятьдесят девять.

Отлично.

Я постучал в дверь.

— Заходите! — глухо прозвучало оттуда.

Ну, я и зашел.

Кабинет был самый обычный. Он ничем не отличался от сотен и тысяч других служебных кабинетов. Разве что тем, только там сидел всего один человек. Мужчина, с небольшими усиками, русоволосый, светлоглазый, в сером неброском костюме.

При виде меня он встал и сказал:

— Добрый день, товарищ Бубнов. — и гостеприимным жестом указал на стул (руку не подал), — присаживайтесь.

Я вежливо поздоровался и скромно присел, прилежно положив руки на колени.

Пока всё идёт нормально.

Мужчина тоже сел на своё место и несколько мгновений смотрел на меня долгим пристальным взглядом, изучая.

Я не стал демонстрировать свои навыки в борьбе за подобные манипуляции и просто сидел. Словно самый обычный гражданин. Даже вид сделал чуток нервничающим, что должно было соответствовать обстановке.

Мужчина воспринял это благосклонно, так как нервничать в этом кабинете — это было самым естественным, что только могло быть.

— Вы знаете, зачем вас вызвали? — спросил он.

Я замялся, но что-то отвечать надо было, и я сказал:

— У меня две версии, но не знаю, какая правильная. — И демонстративно вздохнул с тяжким видом.

— А вы озвучьте, — с сердечностью сказал мужчина.

Ну, я и озвучил:

— Возможно, наличие родственников за границей? — сказал я, — насколько я слышал, у моей матери есть старшая сестра и она живёт и работает в каком-то институте, в Швеции.

— Не в Швеции. А в Швейцарии, — поправил меня особист (а я специально сделал ошибку), — кроме того, Елизавета Петровна Шушина — идейный коммунист. Нет, товарищ Бубнов, с этой стороны всё нормально. А какая ещё версия?

— У меня был конфликт с Барышниковым…

— С Барышниковым? — удивился мужчина, повернул голову и посмотрел куда-то в сторону.

Там я заметил ещё одного мужчину, который так тихо сидел за стеллажом с папками, что я на него совершенно не обратил никакого внимания.