Мургаш
Шрифт:
— Все. Последняя птичка прилетела.
Один из агентов остался в мастерской ждать, не подойдет ли кто-нибудь еще из нашей организации, а нас посадили в черный автомобиль и доставили в управление полиции.
Пока никого не обыскивали. Коста, сидя в автомашине, вспомнил, что в кармане у него лежит нелегальная газета и одна из листовок, которые мы печатали. Он полез в карман, смял бумагу и незаметно бросил под лавку в автомобиле. Никто этого не заметил, но, когда машина остановилась, комок выкатился на середину,
— А что это, в приданое нам оставляешь? — спросил агент и схватил Поэта за ворот рубашки. — Это ты бросил?
Поэтом звали нашего товарища, которого я знал еще по учебе в столярной мастерской. Он писал стихи. Был ремсистом, но понятия не имел о нашей работе.
Не успели нас посадить в камеру, как агент тут же принялся допрашивать Поэта, пуская в ход кулаки. Парень растерялся и стал твердить, что никогда не видел этих бумаг. Тогда Коста сделал шаг вперед:
— Оставьте его. Это я бросил.
— Ах, ты? — удивился агент. — А где ты это взял?
— Случайно нашел, на Витоше. Положил в карман, чтобы потом прочитать…
— Как это, Коста, у тебя все «случайно» получается? — подошел к нему агент и взял его за подбородок.
— Что все?
— А вот что: «случайно» находишь листовки, «случайно» их носишь в кармане, «случайно» тебя исключают из училища, «случайно» арестовывают, «случайно» ты работаешь в нелегальной типографии…
Тут агент понял, что сказал лишнее. Он осекся, толкнул Косту в грудь и добавил сердито:
— Мы еще с тобой поговорим.
Этого было достаточно, чтобы мы все поняли: полиция действительно напала на наш след. Еще осенью 1936 года я переехал в Софию, там мне было поручено работать в одной подпольной типографии, и это продолжалось до 13 августа, когда меня и Косту арестовали.
Утром состоялся обещанный разговор. Он начался с избиения и избиением закончился.
На второй же день я убедился в том, что полиция была осведомлена о моей работе в нелегальной типографии. Она захватила наш ротатор, арестовала и Коле Зеленого. Единственно, о чем полиция не знала, кто мне дал поручение связаться с ним.
Чтобы избежать излишних побоев, я признался, что действительно работал в типографии, ибо был в затруднительном финансовом положении и решил подрабатывать в типографии, где мне платили 50 левов в день.
Разумеется, это особенно никого не могло ввести в заблуждение, но было удобной версией, которую я мог отстаивать на суде.
— Раз так, то не скажешь ли, кто рекомендовал тебя для работы в типографии, кто у вас шеф?
— Пожалуйста, мог бы и сказать…
— Имя! Имя говори! — крикнул следователь и ударил кулаком по столу.
— Вот имени я его и не знаю. Все скажу вам, а имени не знаю…
— Откуда ты его знаешь?
— Встречался с ним на вечеринках…
— Как он тебе предложил
— Спросил, не хочу ли я заработать немного…
— А ты сказал, что хочешь?
— Да. Кто же откажется…
— Слушай, парень, неужели ты считаешь нас всех идиотами? Незнакомый человек ни с того ни с сего предлагает тебе работу, и не где-нибудь, а в подпольной типографии?!
— Я правду вам говорю…
Этот разговор, сопровождаемый постоянными побоями, повторялся десятки раз, пока агенты не убедились или не сделали вид, что верят мне.
— Ну хорошо, — сказал следователь. — Ты узнаешь своего шефа по фотографии?
— Конечно, узнаю… Столько раз его видел…
Я действительно много раз виделся с Миткой Шофером, который меня связал с Коле Зеленым. Это было совершенно верно. Но я, конечно, не собирался опознавать кого бы то ни было по полицейским альбомам.
На каждом листе в альбоме были снимки в профиль и анфас. Одних людей я знал по имени, других просто в лицо — видел когда-то на собраниях. Но ни в одном из них я «не мог» опознать таинственного незнакомца, которого так упорно искала полиция.
Терпение следователей стало иссякать.
— Этот? — спрашивали они, показывая следующий снимок.
В некоторых случаях я долго всматривался, потом… отрицательно мотал головой. В других случаях отвечал сразу:
— Нет, не он.
Когда мне перелистали все альбомы, начальник сказал:
— А ну-ка опиши нам его!
И я стал описывать внешность человека. Чтобы не сбиваться на допросах, я описывал портрет реального человека — сына бай Симо, который держал закусочную на улице Раковского. Парень этот никогда не имел к нашей работе никакого отношения.
Я дал такие подробные приметы, что агенты даже поверили мне и в следующем своем бюллетене поместили подробное описание «опасного коммуниста».
Вскоре нас перевезли в центральную софийскую тюрьму. После издевательств во время следствия попасть в тюрьму, к своим товарищам, было настоящей радостью.
На следующий же вечер с нами связались товарищи из партийного руководства, расспросили подробно о допросах, о том, что мы говорили своим следователям. Потом мы обсудили линию поведения на предстоящем суде. Наши товарищи позаботились и о том, чтобы у нас был защитник.
Из тюрьмы в суд нас вели в наручниках, в сопровождении двух охранников. Я жадно вглядывался в лица прохожих с надеждой, что встречу кого-нибудь из знакомых. В суд я шел как на праздник.
— Признаете, ли себя виновным? — спросили меня на суде.
— В чем виновным?
— Вы что, не читали обвинительного заключения? Вас судят за преступные действия, — раздраженно сказал судья.
— Этой деятельностью я могу только гордиться!
Мой адвокат, старый коммунист, трогал меня за руку и шептал: