Мургаш
Шрифт:
— Извините, господин поручик, а с кем воюет сейчас Болгария?
Офицер, сдерживая злобу, попытался даже улыбнуться:
— Мне ваша осведомленность известна, но она не спасет вас. За такие вещи можно схлопотать пятнадцать лет тюрьмы.
— В чем вы меня обвиняете, господин поручик?
— Пока ни в чем. Но предупреждаю тебя. При случае не сетуй на поручика Кынчева. Понял?
Я давно уже все понял. Поручик встал. Поднялся и я.
— Можешь быть свободным…
— Слушаюсь, господин поручик!
Я щелкнул каблуками, по всем
…Наступил последний день нашей учебы. Начальник школы встал перед строем, раскрыл кожаную папку и прочитал:
— «Приказ номер…
За успехи и прилежание, проявленные в период учебы, всем курсантам присваивается чин кандидата в унтер-офицеры, за исключением рядового Добри Маринова Добрева…»
Так ускользнули от меня нашивки кандидата в унтер-офицеры.
На другой день я был уже в поезде и ехал в Сливницу, куда снова перевели наш полк.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Не очень завидна участь единственного солдата, не произведенного в кандидаты в унтер-офицеры.
По приезде в Сливницу меня вместо специальной роты, в которой я служил ранее, направили в хозяйственную, чтобы ее фельдфебель, по прозвищу Замбо, показал мне где раки зимуют.
Это был огромный, могучий верзила с длинными кабаньими зубами, пожелтевшими от табака. Когда он говорил, через них, как брызги водопада, летела на собеседника слюна. Поэтому офицеры, разговаривавшие с ним, не подпускали его к себе ближе чем на три шага. У нас такой привилегии не было, и когда кому-нибудь из вас случалось выслушивать его, то потом приходилось долго вытирать забрызганное лицо.
Замбо сказали, что я «опасный» и из меня надо сделать покорного ягненка, но вскоре после этого направили в огородную команду. Ее возглавлял дядя Даки, добрый, сердечный человек.
— Мотыгу держал в руках? — спросил он.
— Как же, держал.
— Тогда хорошо. Придираются к тебе там, но, если ты сумеешь исправно работать мотыгой, с дядей Даки худо тебе не будет.
Мы вставали с рассветом и копались на грядках перца, помидоров, пололи, поливали.
По вечерам после работы я обычно возвращался в расположение хозяйственной роты. На вечернюю поверку всегда приходил Замбо, выстраивал нас, отчитывал и наставлял. На меня он смотрел всегда косо, но так и не находил повода придраться.
Как-то на вечерней поверке Замбо был особенно свиреп: видимо, он решил во что бы то ни стало отыграться на мне. Войдя в казарму, он совсем разошелся, начал громко и грязно ругаться, то и дело поглядывая на меня. Я долго сдерживался, а потом взорвался:
— Вы не имеете права нас оскорблять, господин фельдфебель.
— Цыц, скотина!
— Я не скотина!
— Нет, скотина! Это я тебе говорю! И всегда останешься скотиной!
— Господин…
— Ах ты еще и ругаться? Я тебе сейчас покажу…
Он поднял руку и замахнулся, чтобы ударить меня.
Но вот я резко толкнул фельдфебеля вперед, а сам напрягся пружиной и отскочил на два шага. Замбо быстро повернулся и ринулся на меня. Я решил не связываться с ним больше и отбежал за одну кровать, потом за другую. Он за мной. Так я обежал всю комнату, а фельдфебель кричал:
— Держите его, держите!
Никто не сдвинулся с места, но я понимал, что если кто-нибудь послушается фельдфебеля, то…
На бегу я заметил, что одно из окон открыто. Одним махом вскочил я на подоконник и спрыгнул вниз с трехметровой высоты.
Задыхающийся Замбо животом навалился на подоконник. Из груди его со свистом вырывался воздух.
— Под суд!.. В тюрьму!.. Сгниешь там!.. Скотина! Скотина! — неслись мне вслед ругательства.
— Предупреждаю вас, господин фельдфебель, что завтра же утром я пойду к командиру и пожалуюсь на вас. Вся рота слышала, как вы оскорбляли меня. Я болгарский солдат, и по уставу никто не имеет права издеваться надо мной.
Мой спокойный тон привел распалившегося фельдфебеля в чувство.
— Что-о-о?
— Я пожалуюсь полковнику, и тогда посмотрим, обойдется ли дело без суда!
Солдаты тоже подошли к окну.
— Марш по местам! Я еще проучу вас всех! — кричал фельдфебель.
Утром я ушел работать на огород и все время ждал, что вот-вот явится кто-нибудь из дежурных унтер-офицеров и отведет меня на гауптвахту. Но Замбо, видимо, решил не трогать меня. Одному из симпатизировавших нам унтер-офицеров он потом говорил:
— Ты с коммунистами не очень связывайся. Опасные люди…
Так до начальства ничего и не дошло. Досталось мне не от него, а от… Сокола. Пришел он после обеда на огород и долго молча глядел на меня.
— Ну, что?
— Да ничего, хочу только спросить…
Опять замолчал.
— О чем спросить?
— В своем ли ты уме, почему делаешь подобные глупости? Или соскучился по тюрьме?..
— Знаешь, братец, просто не сдержался…
— А ты держись! Какой же ты коммунист, если поддаешься на провокацию фельдфебеля!
Признаться, что дал маху, не очень приятно, да что поделаешь. Сокол испытующе смотрел на меня, и я пообещал больше таких случаев не допускать, хотя нечто подобное повторялось и позже. Видимо, характер трудно переменить…
После 9 сентября, уже будучи полковником, я по делам службы как-то заехал в 25 й полк. Помощником дежурного в тот день оказался Замбо.
Он стоял вытянувшись передо мной.
— Вы не узнаете меня?
— Никак нет, господин полковник.
— А я был вашим солдатом…