Мургаш
Шрифт:
— Ах, Донко, Донко, до чего же тебя довели…
В конце 1937 года большинство заключенных перевели в сливенскую тюрьму. Туда в феврале 1938 года отправили по этапу и меня. Политзаключенные здесь делились на две категории. На первом этаже помещались «зеленые» (новички), а на верхних этажах — люди, не раз сидевшие в тюрьмах. Дирекция опасалась их влияния на молодежь и потому содержала отдельно.
Каждый день на два часа нас выводили на прогулку. Однажды, когда мы возвращались с прогулки в камеры, я заметил своего товарища из Тетевена — Караибряма.
—
— Привет!
Таков был весь наш разговор. Но и этого было достаточно, чтобы начальство снова засадило меня на двадцать дней в карцер.
На пятый день пребывания в карцере меня посетил сам начальник тюрьмы.
— За что посадили? — спросил он.
— Встретился с земляком и поздоровался.
— И все?
— И все.
— Как можно за такой пустяк сажать в карцер?! — сердито сказал начальник сопровождавшему его главному надзирателю. — Проверьте, так ли это, и отправьте заключенного обратно в камеру!
Я стал ждать перевода. И ждал целых десять дней.
Однажды надзиратель открыл дверь карцера:
— Выходи! Пойдешь к начальнику.
Когда я шел по коридору, у меня закружилась голова: отвык от света и нормального воздуха.
Стол начальника был застлан белой скатертью и уставлен деликатесами. Было и вино. Начальник любезно пригласил меня сесть и угощаться. От вина я отказался, а вот ветчины и луканки с солеными огурцами поел.
— А ведь можно сократить срок пребывания в тюрьме! — сказал мне начальник.
— Это как же?
— Очень просто. Подпишешь заявление, что отказываешься от прежних убеждений, и все. Через неделю я собственноручно вручу тебе билет до Софии.
Я встал:
— Спасибо за вкусное угощение. А подписывать ничего не буду.
— Предпочитаешь карцер, да?
— Да.
Немного спустя, радуясь чувству сытости, я шагал с надзирателем к своей норе. Там мне предстояло пробыть еще пять дней…
В конце письма Добри приписал: «Теперь, после того как ты знаешь обо мне все, хочешь ли ты стать моей женой?»
За окном сгущался мрак, окутывая дома и деревья. Я была в комнате одна. И мне нужно было ответить на этот вопрос. Набравшись смелости, я прошептала:
— Хочу…
ГЛАВА ПЯТАЯ
В конце 1944 года в окружное управление министерства внутренних дел поступила телеграмма:
«Нанко Перпелиев, бывший начальник полиции в Плевене, бежал в Югославию, где у него жили родственники по линии жены. Суд приговорил его к смертной казни. Примите меры к его розыску и выдаче болгарским властям. Управление милиции. Плевен».
Две недели спустя дежурный ввел ко мне в кабинет небритого человека с низко опущенной головой.
— Товарищ начальник! Нанко Перпелиев!
Неужели это действительно мой одноклассник Нанко? Жизнерадостный парень, неутомимый спорщик, первый запевала?
Нет, это не тот Нанко. Передо мной стоял полицейский, согнувшийся под тяжестью
— Добри, — начал он, потом осекся. — Господин начальник…
Правильно, Перпелиев. Здесь нет твоего одноклассника, земляка, товарища детства. И о чем нам, в сущности, говорить? О твоей вине? Она доказана судом. О преступлениях, которые ты совершил? Они раскрыты полностью. Может быть, о твоих соучастниках, которые успели скрыться, а быть может, даже перекраситься в «наших»? Только об этом можно с тобой говорить.
— Я вас слушаю.
— Господин начальник! Меня оклеветали… Все, что обо мне рассказывают, неверно… Я был просто исполнителем, добросовестно выполнял служебные обязанности… Это была ошибка, огромная ошибка, когда я поступил в полицию. Однако, Добри, ты знаешь… Разве ты не помнишь тридцать девятый год, когда мы встретились с тобой?.. Тогда я знал, что ты был коммунистом, мог тебя арестовать, а я ведь отпустил тебя. Скажи, помнишь ты это?..
И я вспомнил… Март 1939 года. Тогда у меня уже выработался рефлекс не только замечать, а просто чувствовать приближение полицейских агентов. Но на этот раз я сплоховал: то ли весна действовала, то ли предстоящая встреча с Леной, но я не услышал, не почувствовал быстрых шагов сзади. И когда чья-то тяжелая рука легла мне на плечо, удивленно обернулся.
Передо мной стоял полицейский офицер в аксельбантах и с тонкой, слегка изогнутой саблей. Лаковые сапоги сверкали, а фуражка была слегка заломлена.
— Иди впереди меня! И если надумаешь бежать… — Он многозначительно расстегнул кобуру пистолета.
— Зачем мне бежать?
— Ты сам знаешь.
Это был Нанко. Я не видел его много лет, но знал, что он работает инструктором в софийской полицейской школе.
Он шел в двух шагах за мной и резко подавал команды:
— Налево, руки назад, не оглядываться!.. Направо!..
У подъезда управления пожилой усатый полицейский растворил перед нами дверь. Мы прошли в кабинет Нанко. Он сел за стол, а я остался стоять, быстро соображая, за что мог быть арестован.
По лицу полицейского инструктора поползла довольная усмешка. Он стал листать какую-то папку, потом отбросил ее в сторону:
— Мы уже давно тебя ищем.
— Я этого не знал.
— Не знал, потому что забыл оставить свой адрес… — сострил он. — Вы, нелегальные, постоянно забываете оставить свой адрес в полиции. Но мы вас находим и без адресных карточек. От нас не спрячешься. Теперь ты, надеюсь, понял, в чем дело?
Я понял, что произошло какое-то недоразумение:
— В чем дело? У меня есть адрес, есть адресная карточка. Может быть, вы не знаете об этом? Так проверьте. Позвоните по телефону, вам скажут мой адрес.
— Позвоню. И если ты обманул меня…
Он нажал кнопку звонка. Через миг появился полицейский, щелкнул каблуками:
— Что прикажете, господин начальник?
— Отведите его в дежурное помещение. Он арестован.
Через три часа меня снова привели к Нанко. В руках у него был какой-то зеленый листок.