Музей революции
Шрифт:
Он отвечает тихо и подавленно, как на допросе:
— Я…
— Слааавно, слааавно. Что, давно снимались? Как-то вы не очень здесь похожи. Слушайте, фотографа гоните в шею, это я вам говорю, свет ставить совершенно не умеет, где здесь объем? Я спрашиваю: где объем? Все плоское, по центру тени, баланс не взят… А вот и справочка биографическая; слааавно. Родился... ага... награжден... И что же, ничего плохого за душой? Прямо-таки нечего скрывать? Совсем-совсем? Сплошные ангелы?
Кровь у Теодора отливает от лица. Что он имеет в виду, этот непонятный
— Вы как-то побледнели, Теодор Казимирович? Вам нехорошо? А! Вы, наверное, подумали, я намекаю на хозяйственные нарушения? Чего-чего, а этого не опасайтесь. Не мой вопрос, я не по этой части!
Иван Саркисович похлопывает двумя пальцами по плечу, намекая на незримые погоны.
— Я совсем наоборот, я как вы, работаю по красоте! Знаете такое выражение?
Опять звучит короткострельный смех.
— Ладно уж, давайте не про вас поговорим. Пока. А про ваших любимых дворян. Кто они, графы, князья? — Речь Саркисыча меняется, придуриваясь, он грубит. — Какие они тут милые, спокойные… Смотрите-ка, а снегопад не обещали!
Шомер спешит оглянуться.
За окном с двойными рамами белым-бело; погода полностью переменилась; с неба быстро, как стиральный порошок при расфасовке, ссыпается тяжелый снег.
На рабочем столике трещит селектор.
— Иван Саркисович, Святейший, на второй.
Шомер показывает глазами: мол, я выйду? Иван Саркисович демократично морщится: да ничего, останьтесь. И бодро произносит в трубку, совсем другим, подчеркнуто звенящим голосом, со штабной интонацией:
— Ваше Святейшество!? Приветствую вас!
Из телефонной трубки доносится суровый командирский рокот, но слов не разобрать.
— Спасибо, Ваше Святейшество. От вас особенно приятно слышать.
В трубке снова раздается ласковый и властный рокот.
— Конечно, Ваше Святейшество. Сделаем. Да, еще раз спасибо. И у меня к вам тоже будет просьба — мы там высылаем группу, на севера… да, в Арктику, видите, от вас не скроешься, все знаете… безо всякого Совета Безопасности… надо поучиться вашей проницательности… Кого-нибудь не отрядите к нашим генералам? Они ведь, сами знаете, какие, у них там без молебна как без рук. Ха-ха-ха. Вот именно. Ха-ха-ха. Так, значит, сами? Не мог рассчитывать. Да что вы. Разумеется, договорились.
Иван Саркисович возвращается за общий стол, глушит голос и меняет тон.
— Вот видите, еще один коллега. Начальник цеха.
— Я… извините… а какого цеха?
Иван Саркисович как будто огорчен.
— Мне казалось, я понятно излагаю. Нашего цеха. Нашего с вами. Мы же с вами говорим про образы?
— Да.
— Вот видите.
Все, нить оборвалась и Шомер окончательно растерян. Презирая самого себя, тупо смотрит на Ивана Саркисовича; в глазах немая просьба: объясни!
Кажется, Ивану Саркисовичу только этого и надо; он скрещивает руки на груди, откидывается, обнаруживая кругленький животик, грозно шутит — «есть такая профессия, родину очищать!» —
Вот и попался… Сейчас она откроет ноут (у нее он непременно тонкий, золотистый, как разглаженная ногтем конфетная фольга… нет, она же девушка продвинутая, наверняка у нее планшетник), всмотрится в его изображение, и не сразу, но вспомнит купе, дикаря-молчуна, который вжимался в вагонное кресло, дебильно мотал головой, подумает: да это ж настоящий карлик! Ее лицо окислится и мягкие, сладкие губы презрительно произнесут: спасибо, пообщались, как-нибудь, когда-нибудь, прощайте.
Ти-та-ту-ту: скайп стучится в электронные ворота; ту-ру-рум: начинает раскрываться диафрагма, и перед ним проступает она. Изображение слегка колеблется, как будто дело происходит под водой, и вокруг нее не стены малахитового кабинета, а густые океанические водоросли. Влада с интересом смотрит в пустоту, то приближаясь, то откидываясь, как вертится красотка перед зеркалом. (Впрочем, красотка и есть.) Не хочет, чтобы камера скруглила и расплющила лицо.
Вот, нашла, увидела его, взгляд сосредоточился, появилась вежливая отстраненная улыбка.
Надо начинать разговор, но слова не приходят.
Павел прокашлялся, выдавил:
— Здравствуйте. Вот это — я. Камера сработала?
— Сработала. Приветствую.
Голос фонит, звучит с металлическим привкусом. Однако интонация все та же, влажная, и в глазах равнодушная ласка. Неужели же не узнаёт? А с другой-то стороны, подумай, Павел: как она могла тебя запомнить? Ты ей кто? Один из тысячи попутчиков, случайных образов, скользнувших по сетчатке глаза и не оставшихся ни в памяти, ни в сердце.
— О чем будем разговаривать?
— О вас. Обо мне.
— Вы снова спешите. Лучше объясните, только честно, что вам от меня нужно?
— Мне? Да, в общем, ничего. У вас так никогда не было — вы случайно слышите голос, и этот голос потом вас не отпускает?
— Нет, не было. И вряд ли могло быть. По-моему, это болезненное чувство, в нем есть что-то маниакальное.
Она строго, воспитательно приподнимает бровь и становится похожей на молодую училку, которая сурово спрашивает старшеклассника, с какой стати он прогулял урок, и не стыдно ли ему, и не хочет ли он во вторник привести родителей. Расспрашивает строго, а сама в душе смеется, потому что знает, что прогуливать — прекрасно.
— Не знаю, мне совершенно все равно. А вы знаете, что мы с вами ехали в одном купе, из Питера, совсем недавно, несколько дней назад.
Влада мило морщит лоб; она забавно выпятила нижнюю губу, пытается восстановить картину — нет, ничего не получается.
— Ехать я и вправду ехала, но как-то по сторонам не смотрела. Но это интересная подробность, просто как в книжке, сначала телефон, потом купе… может, вы все это и подстроили? Со станцией договорились, выследили, заказали билеты в одно и то же купе… А? Вы случаем не сочиняете романы?