Музыка души
Шрифт:
Юргенсон сделал нетерпеливое движение, собираясь возразить, но Петр Ильич остановил его, подняв руку:
– Мне кажется, это лучшее мое произведение. Я положил на него столько старания, что несколько сот рублей считаю недостойными и неспособными вознаградить мой труд. Если бы ты был богат, я бы не поцеремонился назначить крупную сумму, но в том-то и дело, что ты не богат.
– По-моему, я говорил уже, что это не должно тебя волновать. Но хорошо – можно больше взять с Маккара.
– А вот тут другая проблема. Он идет ради меня на большие жертвы, потому что вряд ли во Франции он много наживет на моих сочинениях. И я не хочу злоупотреблять его добротой. В общем, я решил ничего не брать ни с
Юргенсон покачал головой:
– Как я и сказал: ты совершенно не умеешь заботиться о своих интересах.
– Пусть так, – упрямо нахмурился Петр Ильич. – Но я все решил и не передумаю.
– Что ж, твое право, – Юргенсон пожал плечами, – но я бы советовал тебе еще раз подумать.
Петр Ильич кивнул, но про себя знал, что ничего менять не собирается.
***
Ноябрь выдался снежным: весь парк скрылся под белым покрывалом, что не мешало Петру Ильичу продолжать свои ежедневные прогулки. И стоило выйти из дому, как его тут же окружала толпа крестьянских ребятишек, выпрашивавших подачки. Он с жалостью смотрел на этих детей, целыми днями слонявшихся без дела. Им бы учиться, да поблизости не было ни одной школы. И он решил поговорить с отцом Евгением – настоятелем майдановской церкви равноапостольных Константина и Елены: нельзя ли открыть приходскую школу?
– Я бы с радостью, Петр Ильич – детям и впрямь надо где-то учиться, – ответил отец Евгений, – да средств нет. На то, чтобы обустроить и содержать школу, нужны немалые деньги.
– А если я помогу вам материально?
– Тогда можно попробовать получить разрешение. Но вы должны понимать, что жертвовать придется ежемесячно.
– Да, конечно, – Петр Ильич согласно кивнул, – я это прекрасно понимаю. Как считаете, какие расходы мне предстоят?
– Думаю, рублей двести серебром.
– Хорошо. Эту сумму я вполне могу потянуть.
– В таком случае, я подам прошение городничему, указав вас как мецената, – радостно заключил отец Евгений. – Да благословит вас Бог, Петр Ильич!
Спустя два месяца хлопот был получен указ. И в воскресенье, двадцатого января состоялось открытие.
После нескольких дней жестокой вьюги, вынудившей даже Петра Ильича сидеть дома, наступила дивная погода – один из тех зимних солнечных дней, которые своей невыразимой прелестью могут заставить забыть, что где-то на юге – солнце, цветы и почти вечное лето. По дороге к новой школе он до слез наслаждался красотами природы.
Пока – до постройки нового здания – школа расположилась в сторожке возле церкви. Как положено, начали с молебна, отслуженного благочинным, после чего отец Евгений произнес небольшую речь о пользе учения и раздал книжечки каждому из учеников. Их набралось совсем немного – всего двадцать восемь человек, но начало положено.
На следующий день Петр Ильич пришел послушать уроки и провел в школе все утро. За неимением других учителей, преподавали диакон и сам отец Евгений. Их метода оставляла желать лучшего. Особенно поразило, как диакон заставлял учеников громко выкрикивать то, что он тут же задавал им выучить, отчего в классе стоял жуткий гвалт. Но, ничего не понимая в педагогике, Петр Ильич не стал критиковать, утешаясь тем, что как бы дети ни учились, а все-таки учатся. Тем более и диакон, и священник обращались с ними ласково, с большой любовью.
***
Петр Ильич до такой степени погрузился в «Чародейку», что от перенапряжения сил начали шалить нервы. Он был влюблен в оперу, как всегда бывал влюблен в свое новое чадо, и написал уже два действия.
Однако тишины и спокойствия опять не получалось. В Москве началось чествование Антона Григорьевича Рубинштейна по случаю «Исторических концертов», и на торжествах
Заключительное торжество состоялось в Большом театре, забитом публикой. На заполненную артистами сцену вышел Антон Григорьевич в сопровождении представительниц оперной и драматической труппы – Коровиной и Федотовой. С достоинством поклонившись публике, Рубинштейн произнес небольшую речь и под бурные аплодисменты сел за рояль. Петр Ильич невольно позавидовал его умению спокойно держаться на сцене. Ему бы такое хладнокровие!
Концерт состоял из сочинений Рубинштейна, которые встречали с любовью и энтузиазмом. Во время антракта, когда Петр Ильич вышел покурить, его окликнул знакомый голос. Обернувшись, он обнаружил Колю фон Мекк.
– Что ж вы давно у нас не бываете? – упрекнул он.
Не успел Петр Ильич придумать какие-нибудь оправдания, как Коля уже радостным тоном продолжил:
– Аня беременна. Теперь уж точно. Вот только врачи приговорили ее три месяца лежать в постели. К нам Александра Ильинична приезжала и прогостила неделю. Зашли бы и вы как-нибудь – Аня будет рада вас видеть.
– Я обязательно постараюсь найти время, – пообещал Петр Ильич, сам не очень-то веря в свои слова.
После концерта, в «Эрмитаже» состоялся обед, данный артистами и музыкантами. Говорили много хвалебных речей и выпивали за здоровье виновника торжества. Весь обед Петр Ильич мечтал поскорее оказаться дома – в тишине. Однако предстояло еще ехать на духовно-музыкальный вечер в консерватории, который он сам и устроил. По составленной им программе один из лучших московских хоров исполнял новейшие произведения из области церковной музыки. В том числе прекрасно спели и несколько его сочинений. Петр Ильич с удовлетворением отметил, что в последнее время духовная музыка начала идти по хорошей дороге вперед.
Вернувшись в Майданово, он обнаружил в доме полнейший беспорядок. В его отсутствие Алексей праздновал день рождения. Он пригласил много гостей, устроил ужин и танцы и, кажется, много водки было выпито. Алексей думал, что барин вернется позже, и прибраться после гуляний не успел. Стоило бы, наверное, его отругать, но Петр Ильич только рукой махнул.
Дома его ждала посылка от кузины Ани: великолепные портьеры, вышитые по холсту крестом в русском стиле. Он предполагал, что вышивка будет изящна, но не думал, что настолько. Немедленно повесив драгоценный подарок на окна в столовой, он долго им любовался.
***
Одиннадцатого марта, в годовщину смерти Николая Григорьевича Рубинштейна, состоялось первое исполнение «Манфреда». Публики собралось много, но реагировала она холодно. Слушая симфонию, Петр Ильич невольно думал о том, что она слишком непрактична и сложна. Никто, кроме благосклонно расположенных к нему московских музыкантов, не возьмется ее играть.
Финал слушатели приняли теплее, и все равно оставалось чувство, что «Манфред» не понравился. Зато музыканты были в восторге и долго стучали смычками по инструментам. Петр Ильич не разочаровался в своем новом сочинении, как это часто бывало – он по-прежнему считал «Манфреда» удачным, – но убедился, что его не будут часто исполнять. Слишком необычно, слишком сложно.