Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

Гостей собралось великое множество: помимо живших у Петра Ильича близнецов, приехал брат Николай с женой, отец Прасковьи, Кондратьевы. Пришла на огонек и хозяйка Майданова, приведя с собой племянницу. Праздник вышел веселый и шумный, но утомительный. Особенно раздражала Новикова с ее манией быть интересной и умной. Впрочем, она искренне стремилась помочь, даже предложила Петру Ильичу другой дом:

– Я понимаю: вам хочется уединения от остальных дачников. Так переезжайте в тот дом, где я сейчас живу: он в стороне от дач, к тому же я могу огородить его забором.

– Спасибо, Надежда Васильевна, наверное, я воспользуюсь вашим щедрым предложением.

На

самом деле смена дома мало улыбалась Петру Ильичу: ему хотелось совсем покинуть Майданово. Но за неимением лучших вариантов, можно пока принять этот.

Поздно вечером, когда гости разошлись, Николай позвал прогуляться в сад. Некоторое время назад Петр Ильич рассказал старшему брату о незаконнорожденном сыне племянницы Тани, спрашивая, не хочет ли тот усыновить мальчика.

– Я поговорил с Олей, и она с радостью согласилась. Когда ты собираешься ехать за Жоржем?

– Я хотел забрать его уже сейчас, но Таня недавно написала, умоляя пока ничего не предпринимать. Говорит, у нее появились какие-то новые обстоятельства, что она возьмет сына к себе… Я не слишком в это верю, но согласись, мы не можем игнорировать просьбу матери.

Николай разочарованно кивнул.

– Если ничего не изменится, я поеду в Париж зимой – тогда все и решим. Думаю, вам в любом случае следует готовиться к усыновлению. Все эти Танины планы и надежды… сколько их уже было…

– Хорошо. Значит, ждем до зимы. Я передам Оле.

Уезжая, Николай забыл в Майданове новые ковры, которые купил в Москве и вез домой.

– Вот бы мне такие для нового дома… – мечтательно заметил Петр Ильич, думая, как лучше отправить ковры брату.

– Так оставляй себе, – уверенно заявила Прасковья. – Коле они все равно не нужны. Мы недавно были у них – ковров там хватает, и самых роскошных.

Петр Ильич посомневался, но в итоге решил последовать совету невестки, отправив Николаю шутливое извинение:

«Насчет ковров скажу, что я их ужиливаю от вас. Когда решился вопрос о моем переезде, то оказалось, что ковры эти мне страшно нужны, и Паня сама посоветовала мне без церемонии отнять их от вас, утверждая, что, в сущности, они вам вовсе не нужны. Как бы то ни было, но теперь ковры эти у меня, и отдам я их только если ты придешь с полицией, да и то раскровеню все морды, прежде чем расстанусь с ними. Милому Коке тоже попадется здоровая колотушка. Итак, если хочешь скандала, братоубийственной распри, пролития крови, то действуй. Если же убоишься, то лучше позволь заплатить 30 р. и забудь о коврах. Пожалуйста, милый Кукарекушка, уступи!»

***

Июль выдался необычайно жарким и сухим. Весь горизонт окутала дымчатая мгла от горения торфяных болот. С каждым днем она становилась гуще: казалось, еще немного – и в ней можно будет задохнуться.

Братья почти насильно увезли Петра Ильича в Плещеево – погостить у племянницы Анны. Хоть и приятно было повидать ее и Веру, жившую в то время у сестры, поездка принесла одно раздражение. Он страшно не любил отрываться от работы и в любом случае не мог отдыхать, пока сочинение не закончено.

Едва вернувшись в Майданово, он снова с усердием занялся «Манфредом», теперь полностью увлекшим его. Вот только сложная, трагического характера симфония дурно действовала на настроение. Петр Ильич чувствовал, что и сам превратился в какого-то Манфреда. Модест тоже был занят: закончив повесть, он принялся за комедию.

Тишину знойного летнего

дня нарушал доносившийся с веранды звонкий смех Таты да голос Пани, увещевавший дочку вести себя потише, поскольку дяди работают. Толя уехал по делам в Москву и должен был вернуться лишь поздно вечером.

Вдруг со стороны города раздался тревожный набат. Он становился все громче, и Петр Ильич в беспокойстве выбежал из дома. Вдали над Клином поднимался густой черный дым.

– Пожар! – выдохнул незаметно появившийся рядом Модест.

Пожар в полностью деревянном городе грозил обернуться настоящей катастрофой. Переглянувшись, братья кивнули друг другу и поспешили в Клин в надежде помочь.

Когда они добрались до города, он представлял собой страшное зрелище: торговые ряды на центральной площади полыхали так, что люди, подносившие воду для тушения, едва могли приблизиться. Огонь уже перекинулся на ближайшие дома. Если так пойдет дальше, Клин выгорит до основания. Пылающее дерево трещало, раскидывая вокруг искры, жар огня опалял кожу, в воздухе стоял столь густой дым, что было тяжело дышать, кругом слышались испуганные крики, ржание лошадей и лай собак.

Быстро сориентировавшись, Петр Ильич с Модестом принялись помогать подносить воду с реки и вытаскивать из загоревшихся домов имущество жильцов.

К тому времени как с огнем удалось справиться, пострадало около трети города. Черные обуглившиеся стены дымились, хмурые, покрытые сажей мужики разгребали пожарище, пытаясь спасти то, что еще можно было спасти, бабы истерически причитали, плакали перепуганные дети. Множество людей осталось без крова. Сердце разрывалось от жалости при виде этой картины. И Петр Ильич пригласил пострадавших к себе в Майданово – пожить какое-то время, пока не отстроят новые дома. Помог он и деньгами – многие из погорельцев не имели достаточно средств для стройки.

В результате дом Петра Ильича оказался битком набит народом – невозможно было шагу ступить. Конечно, это причиняло немалые неудобства и вызывало неудовольствие хозяйки, но не мог же он бросить людей в беде. Зато позже, покидая Майданово, люди кланялись ему в ноги и от всего сердца благодарили:

– Да благословит вас Господь, барин!

Город постепенно возвращался к своему обычному виду. Клинское купечество совместными усилиями отстроило заново торговые ряды – на этот раз из камня. И теперь сразу при въезде в Клин они бросались в глаза – выложенные из красного кирпича в псевдорусском стиле, с иконой Николая Чудотворца в арке над центральным проходом.

***

Майданово сделалось местом паломничества многочисленных родственников Прасковьи, которые считали своим долгом повидаться перед ее отъездом в Тифлис. Порой они оставались на несколько дней, порядком надоев Петру Ильичу. И он сбегал от всех на прогулки. Ни одного подходящего дома найти не удалось, и он скрепя сердце согласился на предложение Новиковой, решив остаться в Майданове еще на два года.

Дом располагался в стороне от других дач, к нему примыкала огороженная забором часть сада, в которой Петр Ильич мог распоряжаться совершенно произвольно. Новикова отделала дом заново и снабдила всем необходимым. Он был гораздо меньше прежнего, зато уютнее и приятнее для житья: создавалась иллюзия деревенской усадебки. Алексей уже начал переносить и расставлять там вещи так, чтобы интерьер остался в точности, как прежде: Петр Ильич страшно не любил изменений, необходимости отвыкать от старого и привыкать к новому. Он собирался перебраться в новое жилище сразу по отъезде Анатолия.