Мы из блюза
Шрифт:
А не выдумать ли новый жанр?
Романс о вый мотив, и стихи –
И всю жизнь получать гонорар? [1] ...
– Ой, папенька, ну это же просто чудо, что такое!
– Да-с. Свежо!
***
Надо сказать, что «диктовать» ноты мне понравилось куда больше. Я просто сидел, играл и пел, а два специально обученных молодых человека с абсолютным слухом
– Дорогой Григорий Павлович, позвольте представить вам моего друга. Полковник Валериан Павлович Васильев, старший адъютант штаба Отдельного корпуса жандармов.
– Коровьев Григорий Павлович, он же в недавнем прошлом Григорий Ефимович Распутин. Рад знакомству, господин полковник.
– Прошу вас, Григорий Павлович, - он выделил отчество интонацией, - давайте без чинов. Чай, это я у вас в гостях, а отнюдь не вы у нас в управлении, да я и не при мундире. Взаимно рад.
Полковника мы усадили на стул, Балашов сел рядом со мной на кровать.
– Получается так, что теперь вы снова не Павлович, а Ефимович, - напомнил Балашов. – Я всё устроил, завтра к восьми утра сюда за вами приедет мотор.
– Мотор?..
– Авто.
– О, спасибо. Алексей Алексеевич, а что мне еще нужно знать? Говорю специально еще раз для Валериана Павловича: я действительно не помню ничего до пятого сентября. Жизнь моя началась именно в этот день, когда я проснулся с лютого похмелья в постели с толстенной графиней Клейнмихель, простите за интимные подробности.
– С кем?! – неподдельно удивился Васильев.
Я в двух словах рассказал ему свой первый блюз шестнадцатого года.
– Дело в том, Григорий Павлович, что вдовствующая графиня Келлер-Клейнмихель отнюдь не отличается описанной вами статью. Поверьте, я виделся и общался с нею не раз. Это милейшая, весьма живая старушка, недавно отметила юбилей: в этом году ей сравнялось семьдесят лет…
– Но тогда кто и зачем оказался в моей постели?
– Отличный вопрос, на который мы пока не знаем ответа, - отозвался жандарм. – Крайне скверно, милостивый государь, что вам отшибло память, но уверяю: Григорий Ефимович Распутин – никоим образом не исчадие разврата. Напротив, это вполне примерный семьянин, любящий своих детей, что бы там ни придумывала юсуповская клика.
– Семьянин? Детей?! У меня что, дети есть? И… жена?!
– Ну, да, - ответно удивился Васильев.
– А как вы полагали, друг мой: будучи в крестьянах, дожить почти до полувека без того, чтоб жениться и продолжить род? Решительно невозможно! Вы благополучно женаты с одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года на женщине по имени Прасковья Федоровна. Господь послал вам семерых детей. Четверых, увы, забрал обратно, - полковник перекрестился. – Но дочери Матрена, она же Мария, и Варвара, а также ваш единственный наследник Дмитрий Григорьевич, слава Богу, живы-здоровы, третьего дня вернулись от маменьки из родной деревни
Ну что, Григорий, как тебе этакий блюзец? Еще пять минут назад ты был бродягой с крайне сомнительной репутацией, а сейчас – р-р-раз! – и семьянин, да ещё примерный! Вчера, глядя на Вовку Набокова, ведь на полном серьёзе испытывал к нему вполне отеческие чувства. А теперь, когда внезапно выяснилось, что у меня аж трое детей, причем, скорее всего, довольно взрослых… Ээээ… В общем, мысль поехать в Царское село ловить немецкого шпиона или ещё каким-нибудь способом возложить свою дурную башку на алтарь Отечества более не кажется мне дикой.
– Я, признаться, до последнего не верил в вашу амнезию, - тихо, как бы извиняясь, произнес Васильев. – Но теперь яснее ясного вижу, что так оно и есть. Такое не сыграть, уж поверь моему опыту, Алёша.
– Я поверил почти сразу, - отозвался Балашов.
– Предлагаю противошоковое, - с этими словами жандарм поднял с пола свой саквояж, добыл из его недр штоф смирновки, три серебряных стаканчика и банку с солеными огурцами. Я молча положил на тумбочку кулек с пирожками. Дорогое мироздание, в лице отдельных звезд мирового блюза и рока, ответствуй: ну, сколько можно пить?
Эта мысль, видимо, отчетливо читалась на моем лице, потому что Васильев назидательно произнес:
– Не пьянства окаянного ради, но исключительно душевного здоровья для, - и протянул стаканчик с водкой.
– Спаивание Распутина, а также появление в его постели неких особ, выдающих себя за кого-то иного, видится мне частью кампании по приведению действительности в соответствие со слухами, - как ни в чем не бывало, не замечая противоречия, продолжил Васильев после принятия противошокового. К слову, действительно слегка полегчало. – Точной информации нет и у нас, но выходит так, что с помощью дискредитации неуместного при августейших особах человека, - то есть вас, - какие-то силы пытаются скомпрометировать саму царскую семью. Этим совершенно точно занимаются немцы, и их интерес более чем понятен. И этим же почти стопроцентно достоверно занимаются Юсуповы и другая аристократия в интересах великих князей и, прежде всего, Александра Михайловича.
– Юсуповы? Позвольте, но я пробыл у них несколько дней, они знают всю мою историю и, более того, дальнейшую историю России!
– Простите, Григорий Павлович, вот отсюда давайте подробно. С кем и о чем именно вы говорили? – жандарм, что называется, «подобрался». Вместо располагающего к себе дядьки-балагура передо мной сидел очень жесткий профессионал-силовик.
Стараясь не упустить ничего, я пересказал ему все разговоры с княгиней, Феликсом и Пуришкевичем, попутно изложив тезисы грядущей истории. Едва я замолчал, Васильев молча разлил, и мы так же молча, не чокаясь, выпили.
– Что меня в этой истории особенно удивляет, - задумчиво произнес жандарм, - так это то, что вы до сих пор живы. По логике, вас должны были скинуть в Мойку вечером первого же дня. Удобнейший же момент… Значит, я чего-то не знаю или не понимаю. Но это не беда: узнаю и пойму. Вот что, Григорий Павлович, друг вы мой бесценный. Христом-богом молю, вспомните! Выпейте, покурите и вспомните: что на самом деле погубило Государя? Я не институтка с соплями в сиропе, я вижу всё, что вокруг происходит, и, в отличие от многих иных персон, не желаю России страшной погибели. Вспомните!