Мы из блюза
Шрифт:
Эту медитативную прогулку нарушил своим печальным видом мальчишка-папиросник, попавшийся навстречу. Парень брел с таким лицом, будто всю родню схоронил, что, по нынешним временам, увы, более чем вероятно.
– А что, дружок, высший сорт есть? – окликнул я его.
– «Дружка[2]» нет, «Иры» тоже. «Герцеговина Флор» по восемьдесят копеек за двадцать штук, - мрачно ответил разносчик.
– Ну, давай тогда «Герцеговину», всю, что есть.
– Есть на четыре рубля, - отозвался он, доставая из заплечного короба папиросы в коробке.
– Ну, тогда держи, - я протянул ему пятерку. – И сдачи не надо.
– Спасибо, дядь, - шмыгнул носом
– Э, брат, гляжу, не весел ты.
– То дела домашние, - окончательно, если такое только возможно, посуровел он.
– Дела-то, может, и домашние, но унывать нельзя, никак нельзя. Страшный грех это.
– Дядь, ты поп., что ли?
– Я?! – вот уж удивил! – Дружище, разве ж я похож на попа? Да и будь я попом, неужто папиросы б покупал?
– Отец Сергий покупает, - пожал плечами папиросник. – И отец Илларион тоже. Всё им «Иру» подавай, понимаешь.
– Ну, да не будем обсуждать нравы духовного сословия. Давай так. Ты местный сам-то?
– Ну да…
– Так вот. Предлагаю выгодный обмен. Я тебе пою песню, а ты рассказываешь мне, как найти нужный мне дом. Идёт?
– Идёт, - во взгляде паренька появились удивление и заинтересованность.
Я достал гитару. Бегло проверил строй, подкрутил пару колков.
От улыбки хмурый день светлей,
От улыбки в небе радуга проснётся...
Поделись улыбкою своей,
И она к тебе не раз еще вернется[3].
– Никогда не слышал! Вот это дааа!
– Дяденька, а ты есё споёсь? – оказывается, пока я пытался улыбнуть хмурого торговца никотином, к нам подошли еще два ребенка, мальчик лет восьми и девочка хорошо ели пяти.
– Хорошо! Слушайте! – и я спел про Африку, где, как известно, горы вооот такой вышины, а также непременно есть зеленый попугай.
Пока пел, аудитория снова прибавилась – и детишки подбежали, и пара взрослых полошла. Так что дал я целый концерт, где прозвучали, наверное, все невинные детские песни, сидевшие в моей голове – куда более обширное пионерское наследие по понятным причинам пришлось оставить за кадром. Главным хитом стала песня про Антошку со всеми его тилитилями и траливалями: в третий раз ее пели все без исключения, хором. А потом пришел городовой и, смущенно извиняясь, попросил балаган прекратить, потому как рядом госпиталь, где «господа раненые страдать изволят». Я подивился такой формулировке, но перечить не стал. Тем более, что детвора и так уже была вполне удоволена, перебирать не стоит.
– Ну, я свое обещание выполнил, - укладывая гитару в кофр, сказал я мальчишке с папиросами. Грусть его развеялась, лицо светилось радостью. – Теперь расскажи-ка мне, как пройти на угол Средней и Церковной?
– Ой, так вам тётенька Аннушка нужна? – удивился паренек. – Так это просто…
Дело кончилось тем, что к «тётеньке Аннушке», которая, оказывается, почиталась здесь как человек исключительной доброты, и дети, и взрослые проводили меня всей толпой. Но довести до конца свою миссию не сумели: я обратил внимание, что уже некоторое время нас сопровождает несколько казаков, довольно бурно дискутируя на ходу. У меня быстро появились нехорошие предчувствия относительно предмета их спора, и, когда они решительно подошли к нашему детсаду на прогулке, убедился в своей правоте.
– Эгей, детишки, а что это вы тут делаете?
– А мы дядю Гришу к тёте Аннушке ведём!
– Дядя Гриша хороший!
– Он песни поёт!
– Ну, ну, угомонитесь, пострелята.
– Вы тоже хотите песен послушать, дядя казак?
– Очень хотим, ребятушки, - подтвердил казак, и детишки передали меня царским охранителям.
– Молчать. Идти с нами. Сумки сюда, - сквозь зубы процедил «дядя казак», едва мы отошли подальше от моих провожатых.
– Закурить можно?
– Молчать, сказал.
Довольно скорым шагом, в полном молчании меня вывели из поселка. Пройдя по дороге между госпиталем и дворцом, в скором времени свернули влево и углубились в парк. Несколько раз по пути встречались посты охраны, но никто казакам вопросов не задавал. Наконец, в достаточно укромном и полностью безлюдном месте процессия остановилась. Старший развернулся ко мне и резко ударил под дых. Еще двое мгновенно повисли у меня на руках.
– Сейчас ты, падла, за все ответишь, - прошипел казак и еще дважды ударил меня. – И за шашни с немцами, и за брата моего, в Шушарах расстрелянного. За сколько серебренников Россию продал, иуда?!
– Прекратить! – хлестнул властный женский голос. – Что здесь происходит?!
К нам присоединилась… сестра милосердия. Не видел, откуда она появилась, но шла стремительно, и во всей ее фигуре, несмотря на одеяние, сквозила именно властность и привычка повелевать.
– Что сделал этот человек? Он мне, как будто, знаком.
– Матушка, не мешай, - попросил казак. – Он же немцу Россию продал ни за грош, министров своих повсюду распихал, брата моего убил… Нету у империи врага злее Гришки Распутина!
– Ну-ну, продолжай, продолжай. И Россию он продал со мной вместе, не так ли? И государя мы с ним погубить удумали, и править самовластно, так ведь? А про непотребное что ж не упомянули, раз начали грехи перебирать? Ну? Не слышу!
Императрица решительно встала рядом со мной.
– Казаки, если уж даже вы поверили в эту ахинею, то мне точно жить незачем. Давайте, стреляйте обоих.
– Но…
– Хорунжий, отставить!
– на сцене появилось новое действующее лицо: к нам быстрым шагом приближался офицер. – Ваше императорское величество, сотрудниками армейской контрразведки у Египетских ворот при попытке вооруженного сопротивления застрелен агент немецкого генштаба гауптман Иоганн-Готлиб фон Нойманн, пытавшийся выдать себя за известного вашему величеству целителя Григория Распутина. При сем ранен оказавшися рядом случайно гусарский прапорщик Гумилев, он уже помещен в Михайловский госпиталь. По данным контрразведки, происшествие в Шушарах устроил именно немецкий офицер.
– Благодарю, Сергей Иванович, будет полезно узнать всё это дело целиком, - кивнула императрица и приказала, обращаясь к казакам: - Самовольные дознания прекратить. Гостя, - она выделила это слово, - бережно сопроводить во дворец и устроить в гостевых комнатах, - ей никто не возразил, и последнее она сказала лично мне: - Милостивый государь, жду вас сегодня к чаю.
И Александра Федоровна поспешила обратно в госпиталь.
***
Едва позавтракав, он вернулся к пианино, которое нещадно мучал добрых полночи. К исходу часа, по мнению музыканта, что-то всё-таки получилось, и тогда он поспешно вскочил, длинным прыжком переместился за стол, выбрал из нескольких исчирканных листков один. Перечитал внимательно, зачеркнул три строчки, написал еще несколько, вернулся к инструменту. Заиграл энергично.