Мы одной крови!

Еникеева Диля Дэрдовна

– Олег, сколько тебе лет?

– Сорок три.

– Никогда бы не подумала...

– Что - выгляжу значительно старше?

– Нет, я не об этом. Не подумала бы, что ты можешь так говорить. И профессия у тебя неподходящая для романтики, и возраст. Уже не юнец, чтобы лепетать сентиментальные глупости, и не старец, готовый обслюнить и обсюсюкать любую молодую женщину.

Он молча смотрел на неё с той же улыбкой - нежности и понимания.

– Не смотри на меня так, а то я сейчас заплачу, - Алла отвернулась и в самом деле шмыгнула носом.
– Черт!
– Она вытерла мокрые глаза ладонью. Что это я разнюнилась?..
– Повернувшись к нему, Алла посмотрела

на него. Непонятно почему, выражение её лица было немного виноватым.
– Извини, пробормотала она.
– Терпеть не могу бабьих соплей. Когда баба начинает кукситься и рыдать, я только злюсь. Никогда не плакала, даже в детстве. Вообще не умею плакать. Лишь позавчера почему-то пустила слезу. Представила, что умерла, и так стало себя жалко... А ведь я и в самом деле умерла. Говорят, что люди, пережившую клиническую смерть, видят какой-то тоннель, свет, а я, когда умирала, видела черный провал, как тогда, когда смотрела в могильную яму. И мне совсем не было страшно. Оказывается, умирать совсем не страшно... Теперь не буду бояться смерти. Хоть какая-никакая польза.

– Бояться смерти и в самом деле не стоит, но меня огорчает, что ты сделала такой вывод. Это означает, что ты и дальше будешь рисковать жизнью...

Почему-то её не разозлили его слова, хотя когда другие мужчины говорили ей примерно то же самое, Алла всегда злилась и огрызалась, что лучше знает, как ей жить и как распорядиться своей жизнью. Теперь она понимала, что ей так говорят вовсе не ради желания вмешаться в её жизнь, а потому, что боятся её потерять. Мужчины и раньше говорили ей, что боятся её потерять, но тогда смысл сказанного не доходил до нее. А теперь, когда это сказал Олег, она совсем иначе воспринимает его слова.

"Кажется, я опять влюбилась", - подумала Алла и обрадовалась.

– А я в тебя влюбилась!
– не замедлила она оповестить любовника, улыбаясь.

– Я в тебя влюбился ещё вчера, - ответил он с той же нежной улыбкой.

– Когда меня привезли почти без сознания?
– не поверила Алла.
– Что может быть привлекательного в умирающей женщине? Ни поговорить, ни похохмить, ни потрогать так, как хочется.

– Мне трудно объяснить это словами... Не очень-то я умею говорить женщинам слова, которые они любят.

– Рискни, я пойму, - подбодрила его Алла, удивляясь, что ей хочется услышать эти слова, хотя раньше она бы от них отмахнулась, заявив со свойственным ей цинизмом: "Не размазывай сопли на моем плече! Терпеть не могу слюни в розовой глазури!".

– Когда я тебя увидел - белое лицо, черные волосы, удивительные черты лица, - то подумал, какой же мерзавец решился уничтожить такую красоту! Да как же у него рука поднялась стрелять в такую женщину! И сказал себе, что не дам погибнуть столь необычной красоте. Хоть ты уже теряла сознание и была с закрытыми глазами, в тебе чувствовалась внутренняя сила, скрытый огонь. И когда анестезиолог сказал, что мы тебя теряем, я подумал, что если потеряю тебя, то потеряю и часть себя самого. Я уже не отчуждал себя от тебя. И вместе с тем, почему-то не мог решиться на прямой массаж сердца. Представить, что я рассеку тебе грудную клетку и коснусь рукой твоего сердца, было свыше моих сил, хотя я хирург, могу и должен делать это. Но другие пациенты были для меня безлики, а ты нет. Твое лицо даже под наркозом было особенным. К счастью, инъекции адреналина оказалось достаточно. А то я даже и не знаю, как бы поступил. Наверное, попросил бы делать прямой массаж сердца Сергея, ассистента. А может быть, отрешился бы от мысли, что ты - это ты, и сделал сам. Не знаю... Впервые за операционным столом я не мог принять решения.

–

Такого признания в любви я ещё никогда не слышала, - тихо сказала Алла.

– Ну, вот, я тебе во всем признался...
– Он по-прежнему смотрел на неё с нежностью.
– Не ожидала, что убеленный сединами хирург признается тебе в любви в реанимационной палате?

– Честно говоря, не ожидала.

– Для меня самого все это неожиданно. Я думал, что уже не способен любить.

– Я тоже, - призналась она.

– Скажи честно, как ты себя сейчас чувствуешь?

– Ты имеешь ввиду мое эмоциональное состояние? Порхаю по облакам.

– Нет, я имел ввиду твое соматическое состояние. Хотя рад слышать, что ты порхаешь по облакам.

– Если честно, то довольно хреноватисто. Но сейчас мне это по фигу. Я жива, я поправлюсь, ты меня любишь, - чего ещё бабе надо для полного счастья?!

– А что именно плохо?

– Все тело какое-то не такое.

– Слабость?

– Да. Лень даже шевельнуться.

– Это естественно. Рука болит?

– Болит.

– Давай я сделаю тебе промедол.

– Давай. Слушай, а ты говорил, что сидел на посту возле палаты. А где медсестра?

– Я её отправил домой, пусть встречает Новый год. Чего ей тут сидеть, пялясь в книгу? А за тобой я буду ухаживать сам.

– Не возражаю. Оказывается, это здорово, когда мужчина ухаживает. За мной ещё никто и никогда так не ухаживал.

Олег вышел и тут же вернулся со шприцем. Опять он отвлекал её разговорами и сделал укол так, что Алла ничего не почувствовала.

– Знаешь, я сильной боли не боюсь, могу терпеть долго, а вот уколов боюсь, - призналась она.
– Потому так бушевала, когда ваши девицы меня кололи. Как только я вижу этот мерзкий шприц, у меня внутри что-то сжимается со страху.

– Обычно инъекций боятся мужчины, а женщины нет.

– Вот такая я - женщина наоборот...

– Ты замечательная женщина. Храбрая и мужественная, если только к женщине применительно понятие "мужественная". Я ведь знаю, что тебе вовсе не так хорошо, как ты говоришь, но ты не ноешь и не хнычешь. Голова кружится?

– Немного.

– Я поставлю тебе капельницу.

– Ставь, если считаешь нужным. Тебе я готова подчиняться во всем.

– Во всем?
– улыбнулся он.

– Почти, - улыбнулась в ответ Алла.
– Если не будешь клевать мне печенку насчет того, чтобы я не занималась рисковыми делами, то во всем.

– Не буду.

– Умница. Я же сразу поняла, что ты стоящий мужик. Во всех отношениях...
– Она многозначительно подмигнула.

Олег улыбкой обозначил, что все прекрасно понял, шутливо погрозил ей пальцем и вышел. Минут через пять он вернулся, держа в руках большой флакон с желтоватой жидкостью, упаковку со стерильной системой, резиновый жгут, корнцанг, тонометр и несколько плоских упаковок с лекарствами.

Теперь выражение его лица было другим - серьезным и сосредоточенным. Врач за работой, сантименты в сторону.

Установив флакон кверху дном на стоящей возле кровати стойке, он вскрыл упаковку с системой, проткнул резиновую пробку флакона, выпустил из иглы немного жидкости, чтобы из трубки вышел воздух, пережал её корнцангом, надел на иглу пластмассовый колпачок и закрепил трубку на стойке. Взяв правую руку Аллы, он покачал головой - на внутренней стороне локтевого сгиба была обширная гематома, на коже над венами - многочисленные следы инъекций.

– Сюда колоть уже нельзя, - сказал он.
– Придется в вены кисти. Они очень тонкие и хрупкие, к тому же, инъекция в них болезненна, но делать нечего. Потерпи, Алла, будет больно.