На афганской границе
Шрифт:
«Вот сучек», — поругал я его про себя и приложил чуть больше усилия.
Когда шомпол прошел немного дальше, я понял, что нужно еще чуть поднажать. Ну и поднажал. Уже через мгновение шомпол сорвался и углубился в канал на всю длину. Из патронника вывалился туго сжатый комок пакли, пропитанный смазкой.
Я медленно взял комок. Грязный, он оказался непростым. Было это нечто вроде свертка, с каким-то содержимым. Содержимым, очевидно, оказалась бумажка. Ее примятый уголок виднелся изнутри комка.
Будь кто другой на моем месте, он, наверное,
Потом хмыкнул и покачал головой. Повторил тихо:
— Вот сучок.
На пропитавшейся смазкой бумажечке карандашом было написано едва заметное «молодец!!!»
Скомкав бумажку вместе с выбитой паклей, я отбросил ее в сторону. С улыбкой принялся вычищать оружие.
После пройденных по расписанию марш-броска и стрельб с вновь полученным оружием, мы вернулись на заставу. Все это время руководил нами сам Таран.
Несмотря на бессонную ночь, он выглядел бодрым. Ничто в его образе не указывало на усталость. Он даже бежал вместе с нами. Руководил стрельбами молодых бойцов. Видимо, хотел сам на нас посмотреть. Не хватило ему прошлой ночи. С другой стороны, пусть тогда все и выполняли боевую задачу, но далеко не все были в бою.
Не раз и не два во время занятий, чувствовал я на себя внимательный взгляд Тарана. Однако шеф подходил только по текущему делу, когда стреляли по мишеням. Да и тогда ничего особенного мне не говорил.
Ожидал я, что кто-нибудь из ребят будет обсуждать то, что произошло со мной в наряде. Однако Таран загонял нас так, что времени на пустые разговоры просто не было.
Когда занятия первой половины дня кончились и мы вернулись на заставу, отправились к дежурному разряжать оружие. Потом снова чистить. Дальше уже подключился старшина.
Черепанов, в сопровождении дежурного, повел нас в оружейку.
— Значит, смотрите, — начал он, — сейчас покажу вам, где будете хранить оружие пирамиде. Потом сдаем оружие. Вон там, снизу, видите? Написано карандашом под каждым автоматом? Имена старых владельцев. Стираете и пишете свое имя. Для удобства, что б, быстрее выучить, где ваше оружие хранится. В боевой обстановке мешкать времени не будет.
Когда старшина показал мне свободное место, и я дождался карандаш, опустился к полке пирамиды. Под прикладом моего, уже установленного туда автомата, прочитал имя: Минин И. В.
— Минин, — прошептал себе я и задумался, — Минин Илья. Это ж погибший хозяин Булата.
Я нахмурился. Поджал губы. Потом медленно стер имя Ильи и на его месте написал свое.
— Саш? Ты не занят? — Спросил сержант Слава Нарыв, когда мы встретились на заставе.
— Через пять минут политзанятия, — сказал я.
— О! Как раз успеем! Помощь мне твоя нужна.
— Что такое? — Я вопросительно приподнял бровь.
— Дело тут такое. Я сегодня дневальный по питомнику А
— А у вас собак по двое кормят? Как в наряде? — Хмыкнул я. — Одному никак?
— Да не, — он отмахнулся, потом глянул на меня с какой-то опаской, добавил: — там же Булат. Пойдем, я объясню, как помочь надо.
Вместе мы отправились в питомник. Он был наполовину пустой. Большинство караульно-сторожевых отправили на границу. В вольерах сидели Пальма, еще один служебно-разыскной кабель Радар восточноевропейской породы, да Булат на своем привычном месте.
Первые две уже хлебали наваристую и густую кашу из своих мисок. Еще одна чашка стояла у столбика для чистки собак, недалеко от Булатова вольера.
— Вы его не выгуливаете даже?
— Выгуливали бы, — вздохнул Нарыв, — так он же не дается. Я ваще не пойму, чего его Шеф не спишет. Пес же сидит на довольствие, жрет за просто так, а выполнять задачу, не выполняет.
Мы приблизились к вольеру Булата, и кобель наградил нас тяжелым как свинец взглядом, но даже не встал с подстилки. Так и остался лежать у дальней стены.
— Таран только иногда подойдет к вольеру, позовет Булата, а тот просто порычит на шефа, ну и что? — Пожал плечами Нарыв. — Вбестолку все это. Пес все. Психически нестабильный стал.
Потом сержант взял чашку с едой и зачем-то вооружился толстой сухой палкой. Ни дать ни взять — рыцарь с копьем. Рыцарь горячей каши блин.
— Значит, смотри, что надо делать, — начал он, — открываешь тихонько дверцу, я пропихиваю ему чашку, а ты тут же закрываешь. Только быстро, чтоб не кинулся.
— А что? Уже кидался? — Спросил я.
— Нет, но страшно. Я видал его, когда все это началось, — помрачнел Нарыв, припомнив, видимо, Илью, — он тогда так зубы скалил, что не хотел бы я в них оказаться. Ну! Погнали!
Нарыв напрягся, даже сгорбился, будто собрался атаковать Булата этой самой палкой. Когда я подошел к решетке, мощный пес зло заурчал, хлопнул массивной желтой лапой.
А когда я отодвинул щеколду, рык его стал громче и злей. Будто бы молодой пес не хотел, чтобы его беспокоили.
Я раскрыл дверь, и Булат встал, уставился сначала на меня, потом на побледневшего Нарыва. Тот медленно пошел к собаке. Чашка с палкой задрожали у пограничника в руках.
— Выкинь палку, — сказал я строго, когда увидел, как Булат скалит зубы.
— Ага! Щас! Мне пальцы мои дороги!
С этими словами он медленно поставил чашку у входа в вольер, аккуратно стал толкать ее носом палки вглубь, к Булату.
Пес заволновался, гавкнул так, что Нарыв аж чуть не подпрыгнул.
— Выкинь, говорю. Ты его пугаешь.
— Да ща, я уже почти все!
Не успел он закончить, как пес кинулся, вгрызся в палку и потянул. Нарыва дернуло. Сидя на корточках, он чуть не потерял равновесие. Я среагировал быстро, закрыл дверь, и палку выбило из рук Славика. Булат немедленно втащил ее внутрь, перевернул концом палки чашку, и каша вывалилась на подстилку.