На афганской границе
Шрифт:
Пес же утащил палку к стенке, лег, зажал ее лапами. А потом, не сводя со Славы злого взгляда, принялся с хрустом грызть сухую древесину.
— Вот сука! — Выругался Славик и добавил матом.
— А я тебе сказал, что выкинь, — напомнил я. — Пес характерный. Дрын твой его злил.
Нарвы выпрямился, глянул на Булата, деловито занявшегося палкой.
— М-да. Дела, — сказал Нарыв. — Теперь еще и убираться в вольере надо! Зараза! Не! Я туда не полезу! Ну его нахрен! Пускай голодный сидит!
Я
— Давай я попробую, — сказал я.
— Чего? Жить надоело?!
— У него вон, — я кивнул на пса, — новая игрушка. Ему, кажется, до нас дела нету.
— Это пока что. А как только полезешь, от тебя одни клочки останутся.
Я молча сдвинул щеколду.
— Мля… Селихов! Куда ты прешь?!
— Если боишься, прикрой за мной дверь, — сказал я, отворяя вольер.
Нарыв было хотел что-то возразить, но видя, что я уже одной ногой внутри, только выматерился и стал придерживать дверцу, чтобы у меня был шанс выскочить наружу, если кобель начнет буянить.
Пес, видя, что к нему приближаются, угрожающие зарычал, вонзил в палку клыки. Ореховые глаза его, однако, внимательно следили за каждым моим движением.
Я медленно опустился и аккуратно тронул перевернутую чашку, наблюдая, как отреагирует Булат. Он все еще рычал, но пасть не скалил. Решив, что это хороший знак, я перевернул чашку. Сгреб теплую кашу вперемешку с соломой и ляпнул все это обратно в миску. Обернувшись к Нарыву, протянул ее сержанту.
— Возьми.
У того глаза были по пятаку. Казалось, он просто не верил происходящему.
— Слава, — позвал я, и Нарыв проморгался. — Возьми чашку.
— Щас-щас! — Поторопился он и выхватил у меня миску с грязной кашей, — давай! Выходи!
Я глянул на Булата.
— А палка?
— Палку нужно бы отобрать, — серьезно сказал Нарыв, — ни то позагонит себе заноз в десны. Пасть загноиться. Как его потом обрабатывать?
— Ну вот я и попробую. А ты иди.
— Я тебя одного не оставлю! Он точно кинется!
— Иди-иди. Разберусь.
Нарыв пару мгновений помялся в нерешительности. Потом бросил:
— Хорошо! Я быстро!
С этими словами он куда-то умчался.
Я спокойно заглянул в глаза булату. У пса был жесткий, враждебный взгляд.
— Ну чего ты злишься? — Тихо проговорил я. — Я же свой. Пограничник, как и ты.
С этими словами я потянулся к концу палки, но пес тут же оскалился и зарычал громче. Я замер.
— Тихо. Ничего я тебе не сделаю, Буля.
Когда я снова потянулся рукой, пес зарычал еще громче и злее.
— Тихо. Ты напуган, — сказал я спокойно. — Я тоже когда-то был напуган. Очень. И тоже никого к себе не подпускал. Я знаю, чего ты натерпелся.
Рука моя приближалась к
— Мне тоже приходилось терять близких людей, как и тебе, — шептал я псу тихонько.
Внезапно Булат повел ухом. А потом перестал рычать, спрятал клыки, вонзенные в палку. Вместо этого он только заурчал. Видимо, тембр и тон моего голоса как-то повлияли на пса. Дали ему понять, что меня не стоит бояться.
Тогда я решился. Вместо палки потянулся к псу. Сделал это медленно и спокойно. Булат следил за моей рукой. Наблюдал за каждым сантиметром пространства, которое она преодолевала. А потом я тронул жесткую маслянистую шкуру пса. Булат вздрогнул, но не бросился, не зарычал.
— Вот молодец, Булат. Тихо, — зашептал я, поглаживая пса по холке. — Тихо. Все нормально. Я свой.
Ладонь моя спокойно переползла с мощной спины кобеля на его большую голову, я аккуратно погладил его и там, даже почесал за ухом. Потом, набравшись смелости, взялся за палку.
К моему удивлению, Булат отступил. Он только странно пискнул, выпустил ее из пасти, а когда я вытянул корягу, Булат грустно положил голову на лапы. Уставился в пустую стену. Казалось, был я ему теперь совершенно безынтересен.
— Саша! Сашка! Ты там живой?! — Появился у вольера Нарыв с кашей, а потом остолбенел.
Я обернулся к сержанту, не прекращая поглаживать усмиренного Булата.
Сержант только рот раскрыл от изумления.
— Возьми палку, не бойся, — сказал я, — и давай чашку сюда. Я его покормлю.
Часовой раскрыл ворота, и уазик вкатился внутрь заставы. Остановился возле казарм. Из-за руля выбрался сержант в шинели. С пассажирского вышел ефрейтор. Последний обошел машину, открыл заднюю дверь и достал посылку. Потом вынул из кармана шинели пачку писем и телеграмм, принялся выкрикивать фамилии солдат.
Сержант же торопливо направился к дежурному, потом, вместе с ним в расположение. Видимо, что-то пришло и для шефа, а может быть еще кого-то из начсостава.
Наряд пограничной почти прибыл на заставу за полчаса до боевого расчета. Бойцы построились у машины, ожидая, назовут ли их фамилию.
— Глушко! — Кричал ефрейтор, размахивая письмом.
— Я!
— Горицавия!
— Гию позовите! Ему пришло что-то!
— А кому посылка?
— Да погоди ты! Щас дойдем! Кенджиев!
— В наряде! Давай сюда, я передам!
— Тришин!
«Давненько я не писал брату, — подумалось мне, — последний раз в учебке».
На то мое письмо Сашка ответил. Написал, что все хорошо. Что ему сложно, но на занятиях он усердно работает. Не хочет сплоховать перед ребятами, да и офицерами тоже. Что уже знает, что служба ему предстоит тяжелая. Но он готов и не боится.