На двух берегах

Меркулов Олег Борисович

– Я не могу остаться, - решил Андрей.
– Тем более сегодня. Никак не могу. Мы получили пулемет, - он говорил это, опять приподняв гимнастерку, а фельдшер смазывала его фурункулы зеленкой и залепляла марлей с мазью, обводя сначала вокруг фурункула клеолом.
– Мне легче. Хотя остаться бы было неплохо. Но не сегодня. Сегодня никак. И надо еще дотащить патроны.
– Об офицерских курсах он не стал ей ничего говорить, считая, что это. здесь ни в чему. Патроны действительно надо было дотащить побыстрей: он представлял себе, как ротный ждет эти патроны. Он и так задержался со всеми этими термометрами, стетоскопами, фурункулами. Пулемет, наверное, уже

установили - ротный, конечно, выбрал временную позицию, - залили в пулемет водички, кто-то занялся коробками, а патронов нет. Ротный, наверное, злился, наверное, собирал патроны у стрелков, чтобы набить ими хоть ленту. В траншее, наверное, уже все знали, что у них еще один пулемет, и все, конечно, приободрились.

– Смотри!
– согласилась фельдшер.
– Смотри.
– Из всех его фурункулов она вскрыла два - на шее и на животе. На шею она не пожалела бинта, а на животе налепила целую горку марли с ватой.
– Зови этого, профессора.

Она обработала и Стаса, который, ежась от щекотки, подставлял ей всего себя.

– А это что! Как не стыдно! Ну, дожил ты!
– фельдшер дернула Стаса за телефонный кабель.

Так как Стас сейчас же начал бы балаганить насчет общей победы и так далее - а Стас уже стал в позу для произнесения высоких фраз, - Андрей, не дав ему раскрыть рта, объяснил, что и как.

– Знаю, знаю!
– подтвердила фельдшер.
– Его к нам принесли. Мы тут с ним… - она махнула рукой, показывая, что дел с этим немцем было много.

– Выживет?
– странно, но Стас спросил это весьма заинтересованно.

Фельдшер неопределенно пожала плечами.

– Трудно сказать. Но вообще-то… проникающее в легкое - это еще ничего. Легкое, видимо, чуть задето. От этого, как правило, не умирают. Но касательное сложное - рассечена не просто мышца-бицепс, - рассечена локтевая артерия. Артерию тронь, а в ней кровь под давлением, щелочка, а гонит, и гонит, и гонит. Но максимум для него был сделан. Милочка его прооперировала, а Милочка из фарша может сделать руку. Она звонила, что завтра его самолетом куда-то в тыл, в спецгоспиталь.

Пошарив за печкой кочергой, фельдшер достала оттуда немецкий широкий кожаный ремень с белой пряжкой. На пряжке был вензель в виде круга со свастикой внутри и с надписью: God mit uns, что означало: «С нами бог”.

– Не подойдет?

В брючные лямки такой широкий ремень не пролезал, а если бы Стас затянул брюки просто поверх них, то при движении они бы вылезали из-под ремня и все равно свалились бы.

– Нет. Благодарю. Это, - он потрогал кабель, - надежнее. Немножко грубо, неэстетично, но зато знаешь, что штаны, извините, эту часть туалета в атаке не потеряешь.

Пошоркав еще кочергой за печкой, фельдшер достала советский брючный ремень.

– Твой? Он с того немца…

– Возможно. Возвращается все на круги своя.
– Стас наклонился, но ремень не брал, а отвел руки за спину: ремень был в бурых пятнах.
– Спасибо, но должен отказаться. Хоть это и благородная кровь, но… Спасибо. Старшина обещал выдать завтра. Так что не трудитесь.

Швырнув оба ремня за печку, фельдшер сходила в горницу и принесла совершенно новенький ремень.

– На. Это мои. Мне тоже положено. Но я в брюках не хожу.

– И правильно делаете!
– назидал ее Стас, продергивая ремень в лямки.
– Зачем терять женственность? Женщина должна надевать, извините, брюки только… только для поездок верхом… Или для лыжных прогулок… Или, предположим, когда она собирается за горд по грибы… Или…

Стас

смотрел на свою грудь, живот, на бока, он даже изогнулся, заглядывая через плечо на спину, - весь он был в пятнах от зеленки и марлевых наклейках.

– Как пятнистый олень!
– определил он.

– Балаболка!
– фельдшер шлепнула его по животу.
– Одевайся! Живо! Простудишься!
– Как подростку, хотя Стас возвышался над ней не только головой, но и плечами, она помогла ему натянуть рубаху и пошла к рукомойнику.
– Мальчики, мальчики… - вздохнула она, намыливая ладони.
– Тут такое делается! Столько крови… - фельдшер сокрушенно покачала головой. И, помолчав, добавила:

– Баня вашей роте через два дня.

– Ура!
– Стас сделал вид, что он кричит.
– После бани чувствуешь себя чистым и свежим.

– Вот именно, - согласилась фельдшер.

– Особенно первые два месяца, - добавил Стас и взял с рукомойника обмылок туалетного мыла.
– Разрешите? На память.

– Ах ты неугомонный!
– смеялась фельдшер. Теперь она смотрела на них, не в силах сдержать улыбку, у нее были очень белые зубы, и когда она улыбалась, ее лицо, светлея, становилось даже красивым.

– Зачем тебе? Что с него проку? На раз умыться? Дать простого?

Стас поднял руку ладонью перед собой, как бы говоря: «Минутку, минутку», достал кисет, бросил в него обмылок, потряс кисетом, открыл кисет, поднес его к носу фельдшера и дал ей понюхать. Махорка, обтершись об мыло, приобрела его запах и отдавала парфюмерией.

– Для духовитости!
– объявил Стас.
– Теперь ко мне со всей траншеи будут бегать - дай, мол, твоего, духовитого. Так где простое мыло?

Фельдшер дала ему цдлпечатки мыла, сунула в карман его шинели два сухаря, налила каждому граммов по сто водки, которую, она, наверное, получая, не пила, а вот так раздавала то тому, то другому, достала из-за печки совершенно сухую, хотя и старенькую, телогрейку, отдала ее Андрею, сказав: «Осталась тут… После одного… Бери, бери…» - и, глядя, как они снаряжаются - затягивают ремни потуже, поправляют на них чехлы с магазинами, вешают на плечи автоматы, поглубже натягивают шапки, - стояла перед ними, скрестив, как крестьянка, на груди руки.

– Ах, мальчики, мальчики! Когда же кончится эта проклятая война?
– вздохнула она.

Все трое секунды помолчали, соображая, когда же она действительно может кончиться. Война как раз набрала размах, шла во всю ширь от Северного моря до Черного, уже было много отбито у немцев, половина того, что они взяли в сорок первом и втором: от Сталинграда до Кировограда, у которого они сейчас стояли, было, поди, по птичьему полету километров восемьсот, но ведь надо было отбивать и вторую половину: Крым, Украину до конца, почти всю Белоруссию, всю Прибалтику, сбить немцев под Ленинградом, а потом идти до Германии, чтобы там добить всех тех проклятых гитлеровцев, которые еще уцелеют. На все это требовались месяцы, а может, и годы…

Фельдшер подтолкнула их к двери и, не опуская рук с их плеч, прижимая ладони к их мокрым шинелям, на секунду даже как будто повиснув у них на плечах, опираясь об эти плечи, сделала с ними вместе несколько шагов.

– Пока, мальчики. Воюйте. Да берегите себя, - она приподняла палатку, закрывавшую для светомаскировки дверь, пропустила их на крыльцо и вышла за ними.
– Новгородцев, если почувствуешь себя хуже, придешь. Договорились? Темень-то какая!..

– Договорились. Пока. Спасибо. Взяли!
– скомандовал Андрей Стасу, и они подняли ящик.