На изнанке чудес
Шрифт:
— Получай, мерзавец! — прорычал он, вынимая окровавленное лезвие. — Молодая госпожа, вы целы?
Он отпихнул Киприана, помогая девушке встать. Но, та, казалось, вовсе не была рада спасению и не приняла протянутой руки.
— Вы убили его?! — не то вопрос, не то утверждение слетело с ее уст.
— И поделом!
Они одновременно повернулись в сторону, куда был отброшен «хозяин леса». Селена — с мыслью во что бы то ни стало излечить страшную рану, охотник — с намерением добить. Но Киприана и след простыл. В пятне лунного света, на палой листве, блестела его вязкая кровь.
Воздух пах тревогой. Воздух пах
— Он не мог далеко уйти! Ищите! Ищите же его, трусы! — взревел он.
Полоснул лезвием по корневым ловушкам. Стилет прочертил глубокие борозды, но разрезать не смог. Распались они лишь благодаря Киприану. Вернее, из-за того, что слишком быстро уходила из него жизненная сила. Тьма и широкий дубовый ствол скрыли его от посторонних глаз, но дикая усталость росла наравне с болью, усиливалась с каждым мигом, подчиняя Киприана своей непреклонной воле. Затем до него донесся вопль, придушенный, нечеловеческий. Потом — еще и еще один. Они молили, они заклинали небо и землю, дёргались в смертельных узлах, но душа леса была потревожена и жаждала возмездия. Киприан слышал мысли деревьев и знал: сейчас с ними не договориться, их гнев слишком велик. Он надеялся только, что той девушке удалось спастись. Ведь она еще почти дитя, неразумное, не нашедшее себя по-настоящему.
Крики оборвались, и тишина обрушилась на его, зажав в калёные тиски. Он почувствовал во рту привкус железа, поперхнулся. Хлынула горлом кровь, и Киприан с горьким отчаяньем осознал, что на подступах его собственная кончина.
«Нет, рано! Потерпи чуть-чуть!» — услыхал он голос Юлианы. Такой близкий, такой родной! Но откуда Юлиане взяться в этой глуши?! Невозможно. Скорее всего, просто мираж. Наваждение, прощальный дар леса. Отныне Киприану не будет места ни в верхних, ни в средних мирах. В нижних мирах его тоже не примут. Теперь он ни дерево, ни человек. Вот-вот сделается бестелесным духом, чтобы неприкаянно бродить под сенью крон и сожалеть…
Кто-то, ругаясь последними словами, разбавил мглу бледным светом и принялся стаскивать с него башмаки.
— Есть кого защищать, жди к утру. Как бы ни так! — ворчала Юлиана, швыряя ботинки в заросли папоротника и суетливо натягивая Киприану на ноги теплые гольфы. Застигнутый врасплох, папоротник зашуршал и дважды жалостливо тявкнул. Но Юлиане было не до него.
— Горе ж ты луковое! — выговорила она раненому и насухо вытерла его подбородок носовым платком. В свете масляной лампы Киприан походил на вынырнувшего из болот утопленника. Черты лица невообразимо истончились. Кожа приобрела мраморный оттенок. А под глазами залегли глубокие тени. Кровотечение остановилось, но рана на спине всё еще пульсировала.
— На тебя ведь могли напасть, — слабо проговорил Киприан. — Те же охотники. Или медведь.
— Ничего. Я живучая. И везучая. Медведи от меня шарахаются, за километр обходят, — попыталась отшутиться Юлиана. Но бравада начисто улетучилась, уступив место желанию хорошенько проплакаться у Киприана на груди.
Она самозабвенно рыдала, прильнув к нему, точно плющ прилипчивый, и бормотала в перерывах между судорожными всхлипами.
— Теперь ты будешь жить… Я успела… Всё хорошо…
— Интересно еще, кто кого здесь утешать должен. — Киприан попытался рассмеяться, но тотчас скривился от боли и застонал.
— На тебе же быстро заживает, да? — с надеждой спросила Юлиана, обратив к нему заплаканное лицо.
— Не будь тебя рядом, испустил бы я дух, — вяло усмехнулся он. —
— Ой, вот только не надо этих лирических отступлений! — сказала Юлиана. — Всё дело в чулках. А их вязала Пелагея. Не я.
Она громко шмыгнула носом и высморкалась в край его рукава.
— Радость ты моя ненаглядная! — заулыбался тот и поцеловал ее в лоб, отведя непослушную прядь окровавленными пальцами. — Как ты меня нашла? Неужели научилась слышать древесные беседы?
— Не беседы древесные, а тебя я слышу, глупый! Твою дурную головушку, как раскрытую книгу, читаю. А пошла следом, потому что сердцу неспокойно было.
Киприану, похоже, совсем полегчало. Если поначалу он сидел, прислонившись к стволу могучего великана, то теперь приподнялся и с хитрой усмешкой ткнул пальцем в сторону папоротников.
— А этот чего за тобой увязался? Тоже, наверное, переживал?
Скосив глаза в указанном направлении, Юлиана разглядела комок шерсти, притаившийся среди широких листьев. Комок засмущался, чихнул и принялся старательно рыть окоп, чтобы схорониться подальше от всевидящего ока.
— Пи-и-ирог! А ну, выходи! — потребовала Юлиана.
Пёс закряхтел и шумно завозился, раздумывая, не задать ли ему стрекача. Утром скажет, мол, привиделось тебе, хозяйка. Никакие Пироги средь ночи по лесам не шастали и окопов не рыли.
Хотя, если поразмыслить, все свободные тапки (то есть ботинки) исчерпались. А запустить в пса своими дорогущими туфлями Юлиана не отважится. К тому же, ни в чем таком он не провинился. Не на воровстве ведь погорел. Всего лишь на слежке.
Он выпрыгнул на скользкую тропку и без всякого умысла исполнил танец коровы на льду. Юлиана рассмеялась сквозь слезы.
— Пирог преданно шел за тобой сквозь мрак и трущобы, — сказал Киприан. — Цени.
— А я и ценю!
Она притянула вредного пса за ошейник, посадила на колени и всласть почесала за ушами. Пирог недовольно зарычал. Кошке, может, и приятно, а ему вот ни капельки. Заёрзав, он кое-как вырвался из неволи и оббежал Киприана вместе с деревом, после чего остановил свой сыщицкий выбор на чулках. Больно уж знакомый был у них запах.
— Те самые, полосатые, да? Которые Пелагея связала? — полюбопытствовал пёс.
— Они, — кивнула Юлиана и провела контрольный осмотр «пациента». Дыхание выровнялось, цвет лица мало-помалу пришел в норму. Чулки Пелагеи вновь сотворили чудо.
«Сколько раз еще придется его воскрешать?» — с тоской подумала Юлиана.
Впервые мрачный жнец настиг Киприана, когда он преспокойно рос на Звездной поляне и шелестел себе листвой под ясным небом. Роль жнеца в тот день досталась одному из назойливых воздыхателей Юлианы: он воспылал ревностью, вооружился электропилой — и оставил от Вековечного Клёна гладкий пень размером со среднюю театральную сцену. А заодно море опилок и не меньшее море слёз, которые Юлиана пролила, вздыхая по своему сердечному другу. Тут-то и подоспела на выручку Пелагея с чулками. Уж неведомо, откуда взялась в них сила целительная, да только едва коснулись они распиленных частей ствола, как части срослись. А Клён, не мудрствуя лукаво, обратился безымянным чудищем. Стоило разок на него взглянуть — и по коже начинали в три слоя ползти мурашки. Вместо глаз — мертвые глазницы, спина утыкана шипами, выгнута, как у исполинского ящера. Руки и ноги точно плети — ни мышц, ни костей. Даже отважного рыцаря кондрашка хватит. Должное нужно отдать Юлиане. Не наберись она храбрости чудище признать, не видать бы ей Киприана, как своих ушей. Ведь обрести человеческий облик Клён сумел лишь благодаря ей.