На изнанке чудес
Шрифт:
Она оглядела трюм. Одобрительно кивнула пауку, расставившему сети по углам. Полюбовалась мхом на стене и чуть не грянулась оземь, ступив на прогнившую доску. Бочки с железными кольцами, кадки и мотки канатов оставили ее равнодушной. А вот ружьё, которое капитану, судя по всему, было без надобности, навело ее на кое-какие мысли. Аккуратно сняв ружье с крюка, она притаилась у двери и приготовилась бить. Первый, кто войдет в трюм, получит прикладом по голове. Потом Пелагея представила, как это больно, когда тебя бьют прикладом, и передумала.
— Ах, да! — вспомнила она.
Трижды повернулась
Похититель Рины — напыщенный тип, похожий на злющего орла, — зашел проведать пленницу очень кстати. Когда звякнули ключи и заскрежетал замок, Пелагея уже была наготове. Она вылетела, сбив со злодея тюрбан, а заодно и немного спеси. Обнаружив, что будущая невеста испарилась, южанин затопал ногами, заголосил на своем ужасном наречии, осыпал проклятиями экипаж вместе с капитаном. Но горлицу было не догнать.
Ветер швырнул в закопченое окошко «Синего маяка» горсть газетных обрывков. Озорно свистнул в водосточную трубу, завертел обрывки маленьким вихрем и запустил в небо. Но ливень — внезапный и мощный — крепко припечатал их к земле.
Дождь бурлил по желобам, с шипением бился в окна и сгонял случайных прохожих под крышу кабака. Там были рады только тем, у кого звенит в карманах. На худо сколоченном помосте выступали музыканты-любители, которых Яровед предоставил бармену в качестве откупа. Бармен поворчал, посмотрел исподлобья, но гнать прочь не стал. Если уж те здоровяки из деда дух не вышибли, стало быть, он под чьим-то покровительством и его лишний раз лучше не трогать.
А Яровед, как назло, занял видное место неподалеку от стойки, заказал самого дорогого пива, табака высшего сорта — и давай набивать трубку, вальяжно развалившись на стуле. Не спеша, с ухмылочкой. В общем, именно так, как поступают, если хотят кого-нибудь вывести из себя. На Яроведа со стен укоризненно косились портреты основателей города и прежних мэров. А нынешний — он же, в устах народа попросту староста, играл на ставку со своим заместителем в «поймай-цыплёнка» и ежеминутно утирал лоб носовым платком. Заместитель тоже нервничал. Он изворачивался, как мог: поддавался, выкладывал на стол самые слабые карты, но фортуна упиралась. Она явно решила преподнести ему щедрый дар в виде половины хозяйского кошелька.
Игру неожиданно пришлось остановить: среди приглушенного гула голосов, скрипа кресел и звяканья чарок раздался надтреснутый крик Яроведа.
— Эй, староста! Горожане! Бьюсь об заклад, вам невдомек, что солнце проглочено!
Брови у бармена поползли вверх. Что старик затеял на сей раз? Если уж к самому старосте обратился, видать, дело серьезное. Напиться-то дед никак не мог — кружка, вон, стоит нетронутая.
— Чегось?
Яровед приосанился, погладил куцую бороденку и сверкнул глазами.
— И солнце, и радость, — подтвердил он. — Тоска кругом, разве нет?
Посетители согласно зашумели и принялись наперебой обсуждать, кто как от грусти спасается. Хлопнув ладонями по столу, Яровед наклонился вперед.
— Едят нас по кусочкам, — проговорил он тихо-претихо. Да так, что каждый услышал. — Едят, а мы того не замечаем.
Пенные кружки отставлены, трубки и сигары вынуты изо рта. Нечего сказать, умеет Яровед толпой управлять. Теперь осталось только выяснить, владеет ли он мастерством убеждения.
— Кто ест? А?
— Не томи! — потребовала публика.
— Мой пророческий дар обнажил истину, — вкрадчиво начал старик. — Вы пригрели эту негодяйку у себя на груди, как паршивого котенка. Пригрели — и забыли, что у котенка тоже есть когти. Пока не разорвал вас в клочья, избавьтесь от него!
— Так кто же она?
— Скажи нам!
Яровед вынул из котомки вчетверо сложенный плакат, встряхнул его и выставил руку так, чтобы каждый мог разглядеть.
Раздался дружный взрыв хохота. У кого-то разбился стакан. Еще парочка посетителей сползла на пол, держась за животы. Яровед заглянул в плакат и побелел: на него глупо таращилась пучеглазая жаба.
— Ой, ошибочка! — спохватился он и быстренько достал другой плакат.
Там, изображенное личным художником Грандиоза, жило лицо. Лицо, слишком уж бесстрастное для той, кто любит играть на арфе, сушить травы и печь пироги. Отличался разрез глаз. Не так лежали волосы, иначе выглядел нос. Но по этому портрету любой мог без труда узнать Пелагею.
— Вот он, червь, разъедающий изнутри наше славное общество! — возгласил старик, всем своим видом выражая ярость и негодование. Куцая бороденка затряслась, кустистые брови сошлись у переносицы. Его пафосную речь бесцеремонно прервали.
— Так червь или котенок? — хихикнув, поинтересовался кто-то. — Или, может, лягушка? Вы уж определитесь!
Ему не верили. Да и как тут поверишь, когда внешность у обвиняемой точно с картинки списана. Ни намека на уродство, ни единой морщинки. Одним словом, цветущая слива. Будь Пелагея, к примеру, старой каргой с тремя зубами, крючковатым носом и проплешиной, ее бы, пожалуй, охотнее приняли за ведьму. Но нужно постараться. Яровед должен заставить их поверить. Иначе плакало его безбедное житьё на всём готовом.
— Попомните мои слова, — зловеще изрек он. — Эта ведьма уничтожает арний. А сомневаетесь — так проверьте, коль не боязно. Рано утром на крыльце ее дома будет лежать убитая птица.
Старик обернулся к мэру.
— Пригласите газетчиков из «Южного ветра», пусть знают, кто такая Пелагея, — сказал он, с отвращением выплюнув ее имя. А затем погрозил мужикам кулаком. — Ух, маловеры! Завтра сами убедитесь!
— Ну-ну, — одними губами проговорила Марта. Она очутилась в кабаке по чистой случайности. Ее, как и прочих, непогода загнала под крышу «Синего маяка», где волей-неволей пришлось слушать болтовню Яроведа. Накрыв голову глубоким капюшоном накидки, она расплатилась за пиво и незаметно выскользнула под дождь.