На изнанке чудес
Шрифт:
— Марта, душенька, — попросила Пелагея. — Раз ты всё равно здесь, давай занесём птиц наверх.
Круговерть в гостиной поулеглась. Обормот недовольно отправлял носовые платки, сорванные с крюков вязаные салфетки и дубовые табуреты на свои места. Нещадно раздирая когтями диванную обивку, укладывал мыло, зубочистки и расчески туда, где им положено быть. Шкатулка с лунной пылью плавно вернулась в ящик, а ящик снова задвинулся в комод.
«Значит, сегодня не судьба», — вздохнула Марта и осторожно приняла арнию из рук Пелагеи. Из крыла у птицы сочилась кровь.
Тишина
Имелся последний, весьма ненадежный и опасный способ. Когда сутолока образов в голове у Теоры плавно перетекла в сон, Незримый окутал девушку плотным и мягким покоем, сквозь который было не достучаться, не пробиться ни одному из смертных. Сгрёб ворох разноликих чувств, подобно груде палой листвы, и призвал осень — стылую, увенчанную короной из кривых черных ветвей. Ту самую осень, с которой так нехотя встречаются и которую с поспешностью провожают.
Во сне Теора очутилась посреди мёртвого леса, нацепившего на сучья и коряги клочья седого тумана, чтобы прикрыть свою наготу. Небо было сплошь затянуто пластами свинца и платины. От липкой мороси свербело в носу. Под босыми ногами чернела голая, сырая земля. Теора вздрогнула от прозвучавшего над ухом проникновенного голоса.
— Ты вольна выбирать: радоваться тебе или грустить. Природа всего лишь часть тебя. Подаришь ей любовь — и любовь приумножится. Отнесешься с отвращением — и природа не замедлит это подтвердить. Научишься видеть красоту в малом — станешь счастливее любого человека во всех мирах.
Хранитель, вновь светлый и божественно прекрасный, обошел ее, ласково обнял за плечи и подвёл к кустарнику, где, на ветвях, точно жемчуг, висели капли дождя. В каждой из них отражался холодный, скупой свет небес. Но Теора смотрела только на Незримого. В его присутствии всё вокруг для нее начинало играть дивными красками: буйно цвели сады, под сотнями драгоценных радуг колосились пшеница и рожь, а покрытые лишайником деревья-великаны заброшенного леса в единый миг обрастали стеклярусом сочной зелени.
Незримый с лёгкой досадой взглянул на подопечную. Та стояла, в благоговении сложив руки, и не могла отвести от него глаз. Щёки у нее разгорелись, а на лице застыло совершенно неземное выражение. Точно Теора вот-вот вознесется к облакам.
— Сейчас ты заложница своих чувств, — сказал Незримый. — Что будет, если я исчезну?
— Ой! Не исчезай, пожалуйста! — взмолилась Теора. Но было поздно. Слова выплеснулись в пустоту.
Краски померкли в одночасье, словно природу вдруг вымазали серой гуашью. Теора развернулась, и каскад кипенно-белых волос рассыпался по плечам. Лес, прореженный жадными руками осени, сделался пустым и безжизненным.
— Зачем ты играешь
— Знаю, о чем ты.
Теора вздрогнула и повертела головой. Откуда идет этот голос? Неужто Незримый вздумал поиграть в прятки?
Теперь он говорил с нею издалека, скрываясь в облаке тумана:
— Тебя захлестывают эмоции — не покоряйся им! Не давай власти над собой. Я всего лишь твой учитель. И я прошу: обрети для начала опору в себе. Любовь к созданиям эфира не должна и не может иметь продолжения. Старейшины Энеммана наложили на нее запрет. Откажись от нее, пока она не лишила тебя воли!
— Ни за что не откажусь, — с расстановкой проговорила Теора, дивясь собственному упрямству. Щеки горели огнем, но в груди разгоралось куда более лютое пламя. — Слышишь, я собираюсь запомнить каждую линию твоего лица, каждое движение и слово!
Она недоумевала, откуда взялась в ней эта непреклонность и неповиновение, но не могла остановиться. Всё, что копится внутри, рано или поздно вырывается на поверхность бурным потоком. Вот и ее поток бурлил, сметая наскоро выстроенные плотины.
— Я не откажусь, — уже тише повторила она. — Даже если ты уйдешь навсегда.
Молчание тянулось слишком долго. Обросшие мхом снизу доверху, сонные деревья застряли кронами в пологе душных туч и тягуче стонали. Наконец Незримый заговорил:
— Это не в моих правилах, но ради твоего же блага… Останешься здесь, пока не передумаешь.
Теора ахнула, сделала шаг назад, но тут же сжала кулаки. Идти на попятный не для нее. Пусть прячется, сколько угодно, пусть приказывает забыть. Пусть запрет ее во сне хоть на год, хоть на два. Незримый может читать мысли, но он и понятия не имеет, на что Теора способна на грани здравомыслия.
Она искала выход с одержимостью кладоискателя. Вымокла под сонным дождем, изорвала платье о шипы сонных кустарников и даже умудрилась подхватить сонную лихорадку.
Незримый первым выбросил белый флаг. Он гнал от себя это чувство, но оно возвращалось и с каждым разом становилось всё крепче, всё отчетливей. Чувство далеко не однозначное и уж точно более глубокое, нежели простая братская привязанность. Некоторые зовут его проклятием и святотатством. Иные именуют не иначе как благословенный дар.
Как может случиться, что дети высшего эфира, существа совершенные и бесстрастные, вдруг теряют голову из-за обычного человека? Вот каким вопросом Незримый задавался вновь и вновь. Если старейшины прознают об этом, его, как некогда Киприана, изгонят из Энеммана и во что-нибудь превратят.
Теора лежала у него на коленях, трясясь от озноба и думая, что бредит. Она видела его так же чётко, как и в Час Встречи вечность тому назад. Незримый отказался от идеи ее перевоспитать. Пусть полюбуется хотя бы во сне, раз уж в Вааратоне ему всё равно суждено быть тенью.