На изнанке чудес

Флоренская Юлия

Тишина накрыла их плотным войлочным куполом. Слишком ненатуральная, искусственная, как театральные кулисы. За кулисами прятался не актер, не кукловод, не зверь, выпущенный из клетки. Существо, обросшее панцирем уродливых мыслей-присосок, который и корутом не проткнуть. Мерда.

Теору прошило сотней холодных игл. Стало быть, пришло время? Она понадеялась на защиту Незримого, но тот отступил, проваливаясь в сумрак леса.

«Сама. Ты должна сама ее уничтожить», — с сожалением прошептал Эремиор. Теора почувствовала себя преданной. Уткнуться бы в мягкую подушку, забыться сном под переливы среброструнной

арфы, которую Пелагея держит на чердаке. Навсегда похоронить чувство, разрывающее изнутри подобно шипам терновника.

Провалы глазниц, залитые мертвенно-лиловым светом, пригвоздили Теору к земле. Мерда хищно зашипела из-под капюшона, раскинула руки вширь и, пеленая в страх, стала надвигаться — медленно, неумолимо, как паук, чья добыча надёжно угодила в сети.

«Мне нужен чистый ум, — требовал раздробленный на осколки, скрежещущий голос. — Твой ум. Отдай! Отдай!»

Пульс бился в горле пичужкой, которую вот-вот проглотит змея. Ближе, ближе… Под раздутым балахоном гремит скелет. Смердящее дыхание отравляет воздух. Снег, ощетинившийся сухими стеблями, зарастает коркой сизого, нездешнего льда.

Незримый вырвался из сумрака в последний миг, встал на пути и вынул из ножен меч. Зря Мерда разевала яму безгубого рта. Ее раздразнили: подсунули под нос вожделенное лакомство, убедились, что аппетит разыгрался, и дали задний ход.

Эремиор рассёк воздух взмахом корута, прочертив перед Мердой неосязаемую грань. Энергичным движением привлёк Теору к себе.

— Ты не готова. Уходим!

Возражения едва не сорвались с языка. Она никогда не сможет подготовиться к тому, чтобы принести себя в жертву! Такому в Энеммане не учили. Ей не давали даже намёка на то, что в иных мирах придется испытать терзания сродни пытке на раскаленном ложе.

Не успели беглецы ступить и шагу, как на них обрушилась немая ярость. В глазницах Мерды полыхнул злой огонь, костистая рука сжалась в кулак, и из поднебесья хлынул вороний град. Тишину леса, как тонкую кожу, вспороли крики — голодные, пронзительные, озлобленные. И среди них — надрывный, истошный крик Теоры. Ее облепили со всех сторон. Хлопали тучи крыльев. Клювы терзали платье. Когти вонзались в спину и безжалостно рвали за волосы. Бесконечная каркающая темень. Ни секунды на передышку.

— Береги глаза! — прокричал Эремиор. Впитавший черноту корут рассекал тварей, совсем как те жужжащие мысли у зарослей. При встрече, которой не должно было произойти. При встрече, которую многие сочли бы ошибкой.

Теора отбивалась, как могла. Заслоняясь от острых клювов, она окровавленной рукой нашарила под снегом ветку. Но куда ветке сравниться с корутом! Не знающий усталости воин рассёк в полёте оставшихся птиц, и вороний гвалт захлебнулся.

Теора со стоном упала на колени. Ее трясло. Хрупкое равновесие было готово пойти трещинами и лопнуть, как до предела нагретый сосуд. Воткнув меч в сугроб, Незримый склонился над нею: ни единого живого места! Сплошь лохмотья да кровавые раны. Пелагея вовремя передала ему часть целительной силы. Но способен ли он точно так же лечить прикосновением?

Сорвав остатки пальто, провел рукой над исполосованной когтями спиной — безрезультатно. Приложил к царапинам на животе ледяную ладонь — никакого эффекта. Теора непроизвольно подалась в

сторону, зарылась пальцами в снег и разразилась безудержными рыданиями. Почему именно она — хрупкое, беззащитное дитя Энеммана — должна спасать Вааратон от Мерды? К чему вообще эти правила, которым, не задумываясь, следуют испокон веков? Разве без подвига за плечами тебя не посчитают достойным? Отчаянье набросилось на Теору безобразным многоглавым зверем, грызло исподтишка. Безошибочно выявив его присутствие, Незримый отсёк уродливые головы чередой четких ударов.

За границей, прочерченной корутом, неподвижно стояла Мерда. При полном безветрии ее балахон надувался, как зловещий парус корабля-призрака. Запах крови манил. Поляна, усеянная трупами птиц, разжигала слепое желание мстить.

Что еще изобретет ее извращенный ум? Эремиор предпочел бы не знать. Он поднял с колен рыдающую Теору и, взмыв в небо черным вихрем, поспешил унести ее подальше от гибельного места.

* * *

Когда вихрь приземлился на дорожке перед домом, Пирог самозабвенно нырял носом в сугроб, а Марта отчитывала Пелагею и пыталась отобрать у нее лопату.

— Куда тебе снег грести! Побереги здоровье! Убирать во дворе моя забота.

Пелагея семенила в своих многочисленных юбках, тонула в прабабкиной лисьей шубе с воротом, но при всём при этом умудрялась изворачиваться и приводить веские доводы в пользу физического труда на морозе.

Гадая, дуб перед ним, ясень или осина (а может — страшно предположить — клён), Киприан с совершенно диким выражением лица колол у сарая дрова. При появлении живой графитовой статуи, которую, судя по состоянию, доставили прямиком из торфяных болот, иные уже начали бы голосить, как резаные. Юлиана лишь поинтересовалась у прибывших, куда дели Кекса и Майю. Киприан устало забросил топор на плечо. Марта шарахнулась, но тотчас напустила на себя невозмутимость. А Пелагея, завидев раненую у «статуи» на руках, отшвырнула лопату и взялась причитать.

— Детонька, да кто ж тебя так?! Ух, тати проклятые!

— Ироды, — подсказала Юлиана.

— Мерда, — загробным голосом сообщил Незримый. — Я не смог ей помешать. Она призвала стаю ворон…

— Ладно, — перебила Пелагея. — Потом расскажешь. А сейчас марш в дом! Скоренько-скоренько!

Она прочистила горло, утвердила на снегу ноги в валенках и принялась отдавать распоряжения:

— Юлиана, за тобой ванна с чередой и мятой. Мяты не жалей. Киприан, разожги огонь под котелком и брось кипятиться травяной сбор. Тот, что с оранжевой наклейкой, на верхней полке слева. Марта, ты ищешь Теоре новую одежду. Можешь брать из сундука в тайной комнате. Ну а я… Помогу, чем смогу.

В гостиной она застала прискорбную картину, от которой упало сердце. Рука Теоры безжизненно свисала с дивана. Кожа на лице — некогда нежная, как у младенца, — обветрилась от слёз и пестрела кровавыми ссадинами. Волосы спутались и стали походить на паклю. Тусклый, затуманенный взгляд упирался в потолок. Пропуская Пелагею, Незримый отступил от дивана, где стерег подопечную, и застыл в углу черным истуканом. Силы покидали его, как вода, утекающая из продырявленного кувшина.

— Крепко же ей досталось. Не сумел, что ли, защитить?