На краю света. Подписаренок
Шрифт:
Перед отъездом старшина потребовал к себе на земскую квартиру Финогена и Ивана Адамовича и вручил им предписание Комского волостного правления о том, что «господин крестьянский начальник 1-го участка Минусинского уезда отменил приговор кульчекского сельского схода в части назначения старосте Финогену Головаченкову особого от общества жалованья, так как это нарушает принятый порядок отбывания общественной службы по выборам в органах крестьянского самоуправления. Об этом решении господина крестьянского начальника волостное правление обязывает кульчекского старосту поставить в известность сельское общество и об исполнении
Это распоряжение оказалось полной неожиданностью для Финогена. Он ждал со стороны Кузьмы Тимина, Федота Меркульева и других своих супротивников разные подвохи с этим делом, но никак не думал, что оно дойдет до самого крестьянского и у него отберут пятьдесят рублей, которые ему с таким трудом удалось вырвать у общества. Он был так растерян, что не соображал, что надо отвечать старшине на это.
Иван Адамович тоже не знал, что ему следует говорить. А старшина был этим очень доволен и начал вовсю отчитывать Финогена:
— Сход, сказывают, не хотел давать тебе эти деньги, так ты угрозами их добивался… Запугивал всех, что самовольно бросишь свою службу… Еще сказывают, что ты при всем сходе сорвал с груди служебную бляху и бросил на стол казенную печать! Вон до чего дошло! При всем народе швырять казенную печать!
Мужики и так бузят у нас с податями. Кое-как, с грехом пополам выколачиваем у них недоимки. А у вас в Кульчеке объявилась новая раскладка на жалованье старосте. А что мы будем делать, если, к примеру, безкишенский, чернокомский и другие старосты, глядя на вас, начнут требовать себе жалованье и тоже, понимаешь, начнут бузить и отказываться от своей службы? Ты думал о том, что тут может произойтить?.. Может произойтить большой беспорядок — неповиновение начальству. Вон оно, дело-то, куда клонит. К беспорядку! Ты понимаешь, чем это пахнет? Если хоть немного понимаешь, то сиди и не рыпайся, пока тебя не взяли за жабры, и благодари бога, что у нас такой хороший крестьянский начальник. Другой на его месте сразу заарканил бы тебя куда следует. А он только махнул рукой и приказал сделать тебе хорошую протирку. Пускай, говорит, дотягивает свой строк. А если начнет бузить, то, говорит, мы найдем на него управу…
После Финогена старшина начал отчитывать Ивана Адамовича, что он что-то с этим делом недодумал, что-то недосмотрел и допустил на сходе такие споры и раздоры, что дело дошло до самого крестьянского начальника.
Но Иван Адамович к этому времени уж пришел в себя. Он несколько раз перечитал бумагу, присланную из волости, разобрался в ней как следует и заявил старшине, что ничего противозаконного у нас на том сходе не было. Споры, ругань, крики, конечно, были. А разве без этого обойдешься? У нас все дела решаются со спорами и руганью. По этому делу шума и ругани было не больше, чем по другим делам. Что касается назначения нашему старосте жалованья, то нарушение тут, конечно, есть. Все старосты и у нас в волости, и, видать, по другим волостям отбывают свою службу бесплатно. И назначать жалованье нашему старосте, может быть, не следовало. Тут господин крестьянский начальник, конечно, прав. Он лучше нас знает закон и порядок и приставлен на то, чтобы наблюдать за нами. Но никакого беспорядка и нарушения у нас не произошло. Мы не хуже других деревень взыскиваем и сдаем в волость государственную оброчную подать, губернский земский сбор и волостной налог.
С Финогеном старшина говорил долго и грубо, а с Иваном Адамовичем он спорить ни о чем не стал, сообразив, что это ему не по плечу и что Иван Адамович за словом в карман не полезет
На этом вся история с назначением жалованья Финогену и кончилась. Поругав его еще за мягкость в обращении с недоимщиками, старшина наказал в первый же воскресный день собрать полный сход и объявить на нем это распоряжение крестьянскою начальника, а потом нажимать на сбор недоимки и не ждать приезда в деревню самого пристава.
Финоген и без старшины знал, что пристав, так или иначе, будет в Кульчеке. Каждый год, обычно к концу зимы, он объезжал свой стан. Считалось, что старосты и волостные начальники выжмут к этому времени из мужиков все, что можно, и недоимка останется только за самыми злостными неплательщиками. Вот с ними и выезжал воевать господин пристав.
Приезд пристава не особенно пугал Финогена. После отъезда старшины он всю зиму не давал своим мужикам покоя с податями и даже с Кузьмы Тимина выжал всю недоимку. В общем, дела с податями обстояли у него не хуже, чем в других деревнях, однако недоимщики в деревне все-таки были, конечно, из самых бедных домохозяев.
Приехал пристав вскоре после масленицы. Это был тот же пристав, который приезжал к нам прошлым летом ловить государственных преступников. На этот раз он явился в Кульчек вместе со старшиной, в сопровождении новоселовского и комского урядников. И сразу же потребовал к себе на земскую Финогена.
По случаю приезда столь важного начальства Финоген повесил на грудь медную бляху и заставил Максима Щетникова и Никиту Папушина тоже нацепить свои служебные медали. А потом все вместе с Иваном Адамовичем отправились на земскую.
Вот пришли мы к Тиминым, рассказывал потом он об этом, Максим и Никита остались на крыльце, а мы с Иваном Адамовичем заходим в дом. В избе пристава нет, а старшина с урядниками сидят за самоваром, и Матрена Тимина подает им на стол разное угощение. Не успели мы и слова вымолвить, как на нас набросился новоселовский урядник Михеев: «Что вы, — говорит, — сразу приперлись… Не понимаете, что людям с дороги передохнуть надо? Даже мы, — говорит, — с этими вашими податями все кишки себе вымотали, а каково ему, — и показывает на горницу, где, видать, находится сам пристав. — А каково, — говорит, — ему? И возраст не тот, и чин не чета нашему».
Сказал это и пошел с докладом насчет нашего прихода. Через минуту выходит оттудова и говорит: «Не управился еще с дороги. Ждите, позовет». Потом уселся за стол, налил себе стакан чая и спрашивает комского урядника Чернова:
— Значит, ты лесным объездчиком здесь служил? Чем же кончилась тут твоя служба?
— Ничем, — ответил Чернов. — Пришлось убраться, чтобы не кокнули. Вот и подался в полицию…
— А как теперь они тебя принимают?
— С виду признают, как-никак полицейская власть. А на самом деле ждут подходящий случай, чтобы пришить. Здесь ведь почти половина деревни ссыльнопоселенцы, бывшие каторжане. К начальству они не благоволят.
— Ну, это известно.
— Я стараюсь лишний раз сюда не соваться. Разве уж особый случай, вроде нынешнего. Ну, тогда, конечно, хочешь не хочешь, а приходится.
— Правильно делаешь, — сказал Михеев. — Чего самому на рожон лезть… А как ты себя здесь чувствуешь? — обратился он к старшине. — Не думаешь, что тебе устроят здесь темную?
— Да вроде не дошло еще до этого, — ответил старшина.
— Не дошло. Но похоже, что к этому клонится, — сказал новоселовский урядник. — Того и гляди, опять начнется такая же кутерьма, как после японской.