На осколках разбитых надежд

Струк Марина

Внезапно на самом выходе из рядов он так резко остановился, что она буквально врезалась в его спину.

— Что? Что такое? — заволновалась Лена, заметив, как напряглась линия плеч поляка под тканью утепленной куртки. И обошла его, чтобы увидеть, что мог заметить Войтек сейчас на площади перед разбомбленным храмом и зданием ратуши с огромным полотнищем флага Германии на фасаде.

Это был своего рода эшафот, возле которого прогуливались неспешно немцы и бегали дети, бросая в осужденных снежки или сосульки. А на самом помосте привязанные к столбам стояли мужчины. У каждого на груди висела табличка с короткой надписью. «Я грязный вор!» — гласила одна

надпись. «Я осквернитель расы!» — говорила табличка второго мужчины, дрожащего от холода, от которого не спасала окровавленная ткань рубашки. Лену поразило спокойствие, с которым оба осужденных стояли у столбов и смотрели на немцев, показывающих на них пальцами и обзывающих их последними словами. Юноша в черном пальто с повязкой гитлерюгендовца на рукаве, явно красуясь перед своими молоденькими подружками, взобрался на помост и плюнул прямо в лицо мужчине-«осквернителю расы». Ни один из солдат охраны даже не шевельнулся, чтобы остановить это безобразие.

— Пожалуйста, давай уйдем отсюда, — попросила Лена, заметив, как побледнел Войтек , когда увидел этот плевок. И сама потянула его обратно, в ряды ярмарки, хотя настроения делать покупки или глазеть на красочные лотки уже не было. Она быстро купила пакет сахарной разноцветной карамели для Катерины и вязаные чулки для них обеих, чтобы не мерзли ноги на сквозняке плохо отапливаемого в отсутствие хозяев дома. А еще не удержалась и купила красивый пряник в форме сердца, расписанный глазурью. Говорила себе, что взяла первый попавшийся, торопясь с выбором под недовольным взглядом хозяина. Потому и вышло с надписью: «Только тебя желаю».

Перед уходом из города Лена зашла в булочную, из которой так сладко пахло сдобой. За несколько часов прогулки она успела заметно проголодаться, а ведь до замка было еще около часа пути. Поэтому Лена решила купить пару рогаликов — « брецелев », как пояснила ей пожилая женщина за прилавком, к удивлению Лены, приветливая и обслужившая ее без всякого недовольства или неприятия. Даже бросила ей в пакет еще один лишний брецель и булочку с маком, приговаривая, что Лене не мешало бы «нарастить мяса». От ее радушия и доброты у Лены даже слезы навернулись на глаза. Она давно не видела такой доброты со стороны незнакомого ей немца.

Но все очарование этим расположением развеялось в тот же миг, когда в булочную шагнула дама в ярком шелковом платке и с корзиной в руке и стала громко возмущаться, что у порога «ошивается польская псина». И Лена поспешила выйти из булочной, прикрывая пакетом с выпечкой знак на груди, чтобы не провоцировать скандал.

— Они не все ненавидят нас, — сказал Войтек позднее, когда они уже вышли из города, и Лена, поделившись с ним брецелем , рассказала о том, что произошло в булочной. — Есть и такие, которые к нам добры. И это тоже опасно. Видела человека на площади? Того, что был в рубашке. Что у него было написано на табличке? Я не понял…

— «Я осквернитель расы», — неохотно проговорила Лена, и поляк поморщился, словно ему было больно сейчас. Они некоторое время шли молча и ели брецели, а потом он снова заговорил:

— Я служил с Михалом в одном батальоне. Мы вместе были вынуждены сдаться немцам, а потом попали в один лагерь. Вместе приехали сюда, в Тюрингию. Только он попал к Штайлеру на работы, а меня выбрала Биргит для работы в замке. А прошлым летом к Штайлеру приехала из Дрездена племянница Агна, помнишь ее?

Лена плохо помнила Агну внешне. Она редко приезжала в поле, привозя обед или чистой питьевой воды. Но ее доброту и расположение к работникам запомнилось

как раз из-за контраста со злостью и неприязнью к иностранцам самого Штайлера. Но Лена даже представить не могла, что Агна может влюбиться в кого-то из поляков или французов, работающих на ее дядю.

— Я даже не подозревал, насколько все далеко зашло, пока однажды не застал их вдвоем, — продолжал Войтек. — Я просил Михала быть осторожным. Предупреждал держать свои штаны на месте, потому что это чревато огромными неприятностями. Пусть мы, поляки, не считаемся «остами», но мы и не арийцы. Это не закончилось бы добром. Вот так и случилось.

— Что с ним теперь будет? — встревоженно спросила Лена.

— За осквернение арийской крови — либо лагерь, либо смерть через повешение, — хмуро сказал Войтек. — Говорят, что немцу тоже грозит лагерь за такую связь, но я не уверен, что они пойдут на это. Штайлер найдет способ вытащить свою племянницу из всего этого дерьма, а вот Михал… Если только она не беременна, ей ничего не будет, скорее всего.

— Так вот почему ты назвался тогда отцом ребенка Янины, — догадалась Лена, и Войтек кивнул.

— Они бы не стали разбираться, кто отец — немец или нет. Слишком много мороки. Отвезли бы ее в лагерь и с концами. А так… с меня все равно не убудет. Какая разница, что думает немчура!

— А Вассер… что он говорил тебе? Чего хотел? — вспомнила Лена неожиданную встречу на ярмарке.

— Они всего лишь помогли друг другу. Несколько свиданий и конец, — произнес Войтек. — Она скрасила ему время, а он дал ей возможность вырваться отсюда. Только вот он совсем позабыл, что это было всего лишь временно.

— Но так ведь нельзя! — возразила Лена. — Это не должно быть так. А как же?..

Слово «любовь» в нынешних реалиях показалось совсем неподходящим. Глупостью. Оттого и не договорила.

— А разве может быть сейчас по-другому? — горько усмехнулся поляк в ответ, и Лена задумалась, невольно вспоминая прошлый вечер, когда тело так жаждало прикосновений Рихарда, а губы горели под его поцелуями.

Теперь она могла понять, о чем говорит Войтек сейчас как о средстве убежать от жестокости настоящих дней. Но все равно хотелось думать, что у Янины и этого голландца все же было не просто так, что ими двигали чувства, а не просто нужда и желание убежать от этого мира. Хотелось верить в чувства, а не просто в расчет и животный инстинкт.

Поэтому она решила узнать у Руди адрес родного села Янины и написать ей об этой встрече. Возможно, Янина даже захочет что-то написать в ответ.

Странно, не только день, но и вечер оказался у Лены свободным. Баронесса мучилась приступом мигрени и приняла веронал, обещавший ей долгое время глубокого сна. Рихард, нарушая правила хорошего тона, весь день провел в библиотеке за чтением и отказался от ужина. А Мисси и ее подруга, узнав об этом, решили тоже остаться в своей комнате и попросили принести им чай и легкие закуски. Когда Лена рассказала обо всем этом Иоганну, тот открыто забавлялся происходящим.

— Сочувствую Фалько. Будь его воля, он бы, наверное, прятался в своей комнате до Дня трех королей. Но же завтра его оттуда выкурит Аннегрит. Готов поставить на это вот эту плитку бельгийского шоколада.

— Я бы может и приняла спор, — поддержала его шутливое настроение Лена, пока сервировала ему на столике ужин. — Но — увы, мне нечего поставить против такого сокровища.

— Поставь свою улыбку, Воробушек, — ласково произнес Иоганн. — Для такого старика, как я, твоя улыбка стоит сотни таких плиток.