На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— О чем ты только думала, Лена?! — горячился он. — Теперь у немцев могут возникнуть вопросы. Теперь тебе точно не пройти мимо незамеченной. Это настоящее безрус… безрассад…
Она поняла, что он хотел сказать. И сама осознавала, что совершила ошибку, обесцветив волосы. Но сделанного уже было не вернуть, потому смысла и обсуждать не было. Для того, чтоб вернуть прежний цвет волос нужно было постричься налысо, но это было худшим решением. Бритой женщина могла быть в Германии только будучи когда-то арестованной гестапо и осужденной на принудительные работы, пациенткой лечебницы психических болезней или после заразной болезни.
Но Войтек быстро забыл о своем недовольстве, взбудораженный новостями, которые он принес в укрытие Лены. Он отсутствовал несколько дней, и как выяснилось,
— Я не понимаю почему, но после нашего шума не было никаких последствий, — рассказал Войтек Лене. Он выглядел не на шутку озадаченным, и сперва она решила, что это из-за этого. Но ошибалась, как поняла позднее. — Полная тишина. Словно и не было ничего. Кажись, Цоллер все утаил от начальства, потому и так. И потому его перевели на Восток. По разговорам, для немцев сейчас Восток — это синоним смерти.
Лена вспомнила, как заискивающе вел себя по отношению к Ротбауэру Цоллер, и как порой на его лице проскальзывало странное выражение. Он опасался старшего по званию эссэсовца, ведь тот мог не только наградить его переводом в Берлин, как обещал. Он мог и навредить карьере Цоллера, если бы что-то пошло не по его плану. Как и случилось. Вот почему Цоллер оказался на Востоке. И Лене было страшно даже представить, как этот жестокий до безумия эсэсовец будет вымещать свою злость на ее соотечественниках.
Она попыталась отвлечь себя от этих ужасающих мыслей и спросила о Кате, о которой так часто думала и за судьбу которой так переживала. Войтек заверил, что насколько он может судить по разговорам, с русскими служанками все хорошо.
— Быть может, мы… вы можете что-то сделать для нее? — поправилась Лена в словах, когда заметила взгляд Войтека. — Может, вы сможете вызволить ее из Розенбурга? Чтобы мы ушли из Германии все вместе.
Она прочитала в его глазах то, о чем он предпочел умолчать. Рисковать ради кого-то другого Войтек был не готов. И просить об этом было бессмысленно. Его не интересовала судьба советских девушек. Он нарушил свои правила только из-за нее, Лены, спасать которую из рук немцев было настоящим безумием. Как и поддерживать в ней веру на то, что поляки могут быть союзниками Советов в чем-либо. Так он и заявил тихо Лене.
— Я тебя не понимаю, — растерянно проговорила она. — Только недавно ты говорил, что наши страны должны вместе сражаться против нацистов, что я должна тебе помогать в этом, потому что этим я помогаю своей стране…
— Многое изменилось, Лена, — произнес Войтек глухо, глядя прямо в ее глаза. — Мы ошибались, когда полагали, что Советы могут быть союзниками. Они просто притворяются. Как жиды — обманывают ласковыми речами ради своей выгоды. Союзники! С такими союзниками не надо никаких врагов! После того, что Советы сделали под Смоленском, это невозможно! — запальчиво и зло произнес Войтек и, поймав ее вопросительный взгляд, рассказал о той информации, что стала известна всему миру весной 1943 года, когда немцы заявили о местонахождении расстрела польских военнопленных под Смоленском.
— Это неправда! — резко проговорила Лена в негодовании, не скрывая эмоции. — Это низко и подло, и я уверена, что это неправда! Неужели все действительно поверили в то, что говорят немцы? После того, что происходит сейчас? После того, что нацисты творят? Это просто немыслимо! И почему немцы заговорили об этом именно сейчас? Смоленск в оккупации с 1941 года, и только сейчас, спустя два года, когда наметился явный перелом в ходе войны, они вдруг заявили об этом! Подумай сам, чья выгода в этих нелепых обвинениях!
На лице Войтека мелькнула тень сомнения, но настолько мимолетная, что Лена решила, что ей показалось.
— Тогда зачем Советы убили Сикорского [114] ? Не потому ли, чтобы заткнуть ему рот, когда он стал требовать от Британии разорвать любые отношения с Советами? — и Войтек рассказал о гибели главы польского правительства в авиакатастрофе, которая произошла чуть больше месяца назад. Он был уверен в своих подозрениях и совершенно глух к каким-либо
114
В связи с заявлением немцев в апреле 1943 г. о расстреле в 1940 г. под Катынью поляков сотрудниками НКВД премьер-министр польского правительства в изгнании Владислав Сикорский выступил с резкими обвинениями в адрес СССР, в частности требуя от Черчилля разрыва отношений с СССР. Спустя несколько недель Сикорский, его дочь и начальник штаба Тадеуш Климецкий погибли в авиакатастрофе 4 июля 1943 г. близ Гибралтара. Британский самолет рухнул в море через 16 секунд после взлета. Причем единственным выжившим оказался пилот, который до этого никогда не надевал спасательный жилет, а в тот раз сел за штурвал именно в нем. До конца не выясненное происшествие породило множество слухов, догадок и версий о советском, британском или даже польском следе в авиакатастрофе. В ноябре 2008 г. тело генерала было эксгумировано и проверено польскими экспертами с целью подтверждения версии о причастности к его гибели советских спецслужб, но никаких фактов обнаружено не было.
— Ты сказал, что все изменилось, — напомнила она Войтеку. Страшная догадка вдруг мелькнула в ее голове, и она хотела подтверждения, что это не так, что она по-прежнему может верить поляку. — Когда ты узнал, что Польша и СССР больше не союзники?
Войтек выдержал ее взгляд, даже в лице не переменился. Но Лена каким-то внутренним чутьем догадалась, что он знал обо всем еще весной, и ничего не сказал ей. Видимо, опасался терять ее как связного, ведь ему самому было нельзя бывать на Вальдштрассе. Если бы она знала тогда, в апреле, что их страны больше не союзники, то вполне возможно, она бы не оказалась в лесу в тот проклятый день, когда Шнееман решился на насилие. Опасные мысли, которые Лена поспешила отогнать прочь от себя. Нет, едва ли она отказалась бы помогать поляку, ведь он работал в совместной группе с англичанами, сражавшимися с нацистами вместе с ее родной страной.
— Поэтому я не могу забрать тебя с собой, Лена, — признался Войтек. — Я уверен, что ты не будешь в безпе… в безопасности в Польше. Ты не можешь быть там с немецкими документами, потому что немцев там люто ненавидят. И ты не можешь быть там русской. Ты должна быть полячкой и только так.
— Но как же я стану полячкой, Войтек? Кто сделает мне документы? Да я и языка не знаю совсем! Я не смогу притвориться никак!
— Ты сможешь стать полячкой, если выйдешь замуж за поляка, — проговорил тихо Войтек. Лена сначала решила, что он шутит, и едва сдержала смешок, который замерз на ее губах, едва она заметила его взгляд. — Ты можешь стать моей женой, и я клянусь, что никто и никогда в Польше не причинит тебе вреда!
У Лены еще оставалась надежда, что она просто его не так поняла. Войтек просто предлагает ей притвориться его женой, когда они будут в Польше, только и всего. Но он только покачал головой, когда она озвучила это.
— Именно женой. — Лена заметила, как он напряженно сжал челюсти, когда заговорил резко и уверенно. — Война совсем скоро закончится. Британцы уже вышвырнули немцев из Африки и из Италии. А скоро вместе с американцами погонят их и из Франции и дальше по Европе, загоняя их обратно в ту дыру, откуда они выползли. И в этот раз это уже не будет так, как после прошлой войны. Германии не станет как страны, а немцев не станет как народа. Так должно быть. Как воздаяние. Это будет новый мир, в котором не будет места никакой диктатуре! Неужели ты по-прежнему захочешь жить при коммунистах, Лена, в этом новом мире?